Читать интересную книгу За туманом - Михаил Соболев

Всё чаще дул с моря тёплый юго-западный ветерок. Снег, скопившийся за зиму в тайге, стал оседать. Сугробы скособочились, потемнели, подёрнулись хрусткими прозрачными льдинками. На солнечных прогалинах сквозь жухлый ковёр прошлогодней травы лезла на свет черемша.

Вот уже и по северному склону сопки, пробивая себе дорогу в насте, зажурчал ручеёк.

Вильнул в сторону, заинтересовавшись парящей отдушиной в сугробе. Заглянул в укрытую за пихтовым выворотнем берлогу и разбудил медведя, хозяина здешней тайги.

Тот выбрался на волю — тощий, в свалявшейся за долгое лежание на боку шерсти, сонный и недовольный. Гималайский мишка — чёрный с белым ярким пятном на мощной груди. Не столь крупный, как его бурый родственник, но такой же свирепый и бесстрашный.

Продрав слипшиеся за долгую зиму глаза, он встал на задние лапы, выпрямился и рыкнул что было сил в сторону посёлка. И на мгновение всё смолкло в тайге: перестали петь пташки, пригнулся под еловой лапой, стараясь быть незаметным, зайчишка, подняла голову тонконогая изящная кабарга с прошлогодней травинкой во рту, насторожила уши, повела огромными глазами восточной красавицы…

Потянулись с юга косяки гусей, и их зовущий клёкот волновал, не давал заснуть. Ещё пока закованное ледяной бронёй море задышало, стряхивая дремоту, шевельнулось…

— Весной пахнет, — распрямлял плечи дизелист Гиндуллин, выходя покурить на крылечко электростанции. Он глубоко, всей грудью вдыхал свежий, пахнущий надеждой на лучшее, весенний воздух и умильно щурил свои и без того узкие татарские глаза.

Толик Ременюк во время дежурства перебирал лодочный мотор.

— Скоро на охоту, Андреич, — щерился прокуренными зубами дизелист. — Эх, люблю я это дело!..

Держа оголённый конец высоковольтного провода в левой руке, правой резко крутил маховик магнето. Из-под изуродованного чёрного ногтя указательного пальца в корпус двигателя с треском била ярко-синяя искра.

— Ой! — восклицал довольный Толик…

То же самое он проделывал и со вторым проводом двухцилиндрового двигателя.

И опять — искра, и снова — «Ой!», и — та же счастливая улыбка на обветренном лице.

— Хорошо, не больно! — раскатисто хохотал довольный дизелист.

А у меня по коже бегали мурашки.

* * *

Нагрянула проверять готовность рыбобазы к путине комиссия с заместителем Генерального директора во главе. Замечаний понаписали страницы три, сроки устранения недостатков установили сжатые, нереальные. Но акт приёмки, тем не менее, подписали, и руки нам пожал Главный крепко, пообещав поощрение.

По такому случаю пришлось организовать банкет — как же без застолья! — пригласили всю местную «интеллигенцию» посёлка. Столы накрыли в столовой, отремонтированной, благоухающей свежей масляной краской, ожидающей со дня на день завоза сезонных рабочих. Я, с самого утра сдавая комиссии «свои» объекты, мечтал только об одном: скорее бы закончилась торжественная часть, и можно было бы незаметно улизнуть домой, отоспаться…

И тут вошла она — чуть выше среднего роста, стройная шатенка моих лет, может, на год-полтора постарше. Носик чуть длинноват, с горбинкой, взгляд синих глаз внимательный и спокойный. Длинные каштановые волосы уложены в скромную высокую причёску.

Фигуру девушки облегало тёмное открытое вечернее платье, высоченные каблуки чёрных элегантных туфель выстукивали по крашеным половицам столовой незнакомый волнующий мотив. В её осанке, походке, взгляде, манере произносить слова чудилось что-то царственное… Спокойная уверенность, и в то же время — ни грамма высокомерия. Лишь врождённая простота и естественность. Незнакомка, улыбаясь встречным, прошла в середину нашего импровизированного банкетного зала. Подойдя к нам, девушка кивнула знакомым и, непринуждённо подобрав край длинного платья, заняла свободное место за столом, как раз напротив меня. Когда она подняла голову, я поймал её взгляд и, мгновенно утонув в бездонной его синеве, вдруг отчётливо понял, что пропал…

— Кто такая? — спросил я Главбуха, когда девушка вышла из-за стола.

— Оксанка-докторша, из Октябрьска, — Семён Яковлевич прикурив папироску, мотал в воздухе спичкой, стараясь погасить.

— Сегодня Люба, дочка твоего Ременюка, по санзаданию из больницы после операции прилетела. И Оксана — этим же рейсом. Она нашу амбулаторию курирует. Бывает в «Кривой» время от времени… Что, понравилась?

— Понравилась, — я не мог оторвать глаз от девушки.

— Хороша, шикса, — причмокнул губами главбух, потянувшись к бутылке.

— Нет-нет! Мне хватит, — я помахал перед лицом ладонью.

— Эх, Михаил, Михаил, это мне уже скоро хватит, а у вас, молодых, всё ещё только начинается, — с грустью промолвил Семён Яковлевич, вливая в себя очередную порцию сорокаградусной.

В этот вечер я так и не решился познакомиться с девушкой. Мне доставляло удовольствие наблюдать за Оксаной — как она сидит за столом, двигается, улыбается, поправляет причёску, разговаривает… Когда девушка хмурилась, широкие тёмные брови сходились к переносице, образуя вертикальную забавную складку на лбу, и лицо её на пару секунд застывало, делалось отстранённым. Наверное, что-то не нравилось в словах собеседницы.

А через минуту-другую, как ни в чём не бывало, уже заливалась смехом, откидываясь на стуле и промокая платочком глаза. Женщины всегда чувствуют мужской интерес.

Несколько раз за вечер я ловил её взгляд, читая в нём вопрос. Так мы заочно и подружились с Оксаной.

Утром, провожая к вертолёту начальство, я помахал улетающей девушке, как своей старой знакомой, и получил в ответ приветливую улыбку. Когда лицо Оксаны, обрамлённое белым пуховым платком, появилось в кругленьком окошечке иллюминатора, набравшись смелости, спросил девушку знаками:

— Когда к нам следующий раз? — Она, так же, как и я, жестами, ответила:

— Прилетай ты!..

Семён Яковлевич, не переставая махать улетающим, толкнул меня в бок, подмигнул и продемонстрировал большой палец.

С этого дня я перестал спать, а жил, наоборот, как во сне…

Иногда ловил себя на том, что, вдруг, некстати улыбнусь или забуду, о чём только что говорил… Впервые за долгую зиму, разбежавшись, прокатился по раскатанной мальчишками наледи на дорожке. Конечно же, упал, пребольно стукнувшись о лёд. Но когда оглянулся и увидел, что свидетелей моего легкомысленного поведения нет, от души рассмеялся. Чего давно себе не позволял.

При первой же возможности я напросился в Октябрьск, якобы, по служебным делам.

Дядя Гриша запряг Трезора и за каких-то сорок минут домчал меня на санях по береговой кромке до Семёновской сопки. Крутой подъём меня не остановил. Я без задержки, ни разу не передохнув, одолел его, подтягиваясь за толстую стальную проволоку, закреплённую на вершине. Северный более пологий склон сопки, на подошве которой, собственно, и начиналось предместье Октябрьска, был расчищен.

Леспромхозовский Октябрьск превосходил Кривую Падь и по размерам и по количеству постоянных жителей. Население приближалось к полутора тысячам человек. В посёлке имелись больница, аптека, дом культуры и школа-десятилетка. При ней располагалась неплохая библиотека.

Забыв о своих делах, я почти бегом устремился в поликлинику, занимавшую отдельно стоящее на территории больницы двухэтажное, рубленое из бруса, здание. В регистратуре пришлось записаться на приём к доктору Мирошенко. Отстояв очередь, за полчаса до закрытия поликлиники постучался в кабинет врача. Оксана в белом халате выглядела не менее элегантно, чем в вечернем платье. Склонившись к столу и подперев ладонью щёку, она быстро заполняла бланк. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи девушка похудела. Под глазами как будто проступили тени. Сердце моё наполнилось нежностью. Стараясь проглотить застрявший в горле комок, я стоял, опустив руки по швам, и молчал. Оксана подняла глаза от бумаг и долго-долго смотрела на меня, не мигая.

— На что жалуетесь, больной? — наконец спросила она.

— Сердце, доктор… Ноет и ноет… Ни дня, ни ночи покоя нет…

— Сердце надо беречь, — глядя мне в глаза, серьёзно ответила девушка.

Мы долго гуляли в этот вечер по берегу. Море с тихим шорохом ласково трогало льдины, лежащие за чертой прибоя, пылал закат. Лёгкий влажный ветерок шевелил выбивающиеся из-под шапочки волосы девушки. Я никак не мог наглядеться на её тонкое задумчивое лицо, тонул в синеве грустных, чуть прикрытых ресницами глаз. Чувствовал руку, мягко опирающуюся на мой локоть, бедро, касавшееся меня. Это было какое-то наваждение, колдовство. Мне казалось, что я понимаю сейчас молчание гор, шелест тайги, шорох прибоя, пронзительные крики чаек, шёпот ветра и усталую тишину заката…

И полонила моё сердце Оксанка-докторша. Забыл я и отчий дом, и друзей-товарищей, и свою дененощную работу, еще не так давно делавшую меня счастливым. Уже не спрашивая, нас соединяли телефонистки. Они на память знали, как мы работаем, и прикидывали по времени, дома ли врачиха и молодой механик, или всё ещё на работе?