Читать интересную книгу Сабля, птица и девица - Алексей Вячеславович Зубков

и вовсе смяв бабу как муху.

Монах, которого ноги уже не держали, снова рухнул на пол, и кто-то еще, большой и сильный щелкнул зубами над ним.

— Господи, помилуй! — заорал божий человек, и с потолка на голову любителю щелкать зубами свалилось колесо с горящими свечами.

— Ааа! — крикнул монах, глядя на ладонь, измазанную чужой кровью, и тут же понял, что надо сделать.

Крутнулся и нарисовал на полу новый круг кровавыми пальцами. Прыгнувший на него зверь загадочным образом пролетел мимо круга, обернулся и не увидел добычи.

Ласку оттеснили к стене. Он запыхался, но стоял, держа саблю перед собой и грозясь обрубить руки или что там еще к нему потянется. Зеленоволосая ведьма встала перед ним на безопасном расстоянии. Вдохнула полной грудью на свой ужасный крик, запрокинула голову, разинула пасть…

— Кука! — крикнул монах и закашлялся.

Давно он не кричал петухом.

— Кукареку! — очень похоже на настоящего петуха крикнул Ласка. Все мальчишки умеют подражать крикам зверей и птиц.

Чудища рассмеялись. Их отгонит только настоящий петушиный крик, а не жалкая подделка. Зеленоволосая подавилась, закашлялась и сдулась. Жабоголов даже похлопал ее по спине.

Ведьма снова набрала воздуха, но тут закричал петух из курятника при корчме, а за ним и остальные петухи по деревне.

Чудища бросились в двери и в окна, отчаянно толкаясь и застревая. Эх, сейчас бы второй и третий крик, но петухи сверили часы, почесали в затылках, поругали ночного шутника и присели на насесты досматривать свои нехитрые сны.

Корчма вспыхнула как маслом облитая. Вряд ли это упавшие на пол свечи, скорее, чье-то прощальное проклятие, неловко брошенное через плечо.

Ласка побежал к дверям, остановился и схватил за руку монаха. Тот выдернул руку, боясь покинуть свой круг. Ласка отвесил ему подзатыльник и выкинул божьего человека наружу.

От деревни бежал народ тушить пожар, но колдовской огонь уже охватил корчму до самой крыши.

Ласка распахнул ворота конюшни и одну за другой принялся выгонять перепуганных лошадей.

— Ты вообще чего-нибудь боишься? — спросил монах, когда перестал дрожать и более-менее пришел в себя.

Монах за эту ночь поседел почти добела, и его руки до сих пор так дрожали, что Ласка сам поднес к его рту фляжку с водкой.

— Бога боюсь. И батю немножко, — ответил Ласка.

Сказав про батю, Ласка вспомнил и про деда Ивана. Дед сказал, что не судьба ехать минской дорогой. Он, конечно, покойник и нежить. Слушаться его не обязательно, хотя и дед родной. Но неспроста же он так сказал. В сказках добрые молодцы на такие знаки всегда обращают внимание, а кто назло себя ведет и мудрые советы не слушает, тот в беду попадает. Дорог тут много, на Орше свет клином не сошелся.

Из Дубровно Ласка свернул на первую же стороннюю дорогу. Через Днепр на север.

[1] Король и Шут — «Дед на свадьбе».

5. Глава. Попутчики

В Витебск Ласка въехал после полудня в четверг. Зима отступала на глазах. Ярко светило солнце, бежали ручьи. Честной народ от холопов и купцов до зажиточных шляхтичей радовался весне.

— Не подскажет ли шановный пан, какой дороги мне стоит держаться, чтобы попасть в Вильно? — спросил Ласка наиболее доброго и трезвого пана из встреченных по пути.

— Отчего не подсказать. Подскажу. На Полоцк, а там еще раз спроси.

Славный город Полоцк на Западной Двине встретил Ласку недорогой паромной переправой. Бывшая столица Полоцкого княжества теперь управлялась литовским воеводой и кланялась литовскому великому князю Сигизмунду, который сидел одним задом на двух тронах, польском и литовском. Город же жил не по польскому или литовскому праву, а по магдебургскому. С духовной стороны Полоцк славился старинным Софийским собором, православным женским Спасо-Ефросиньевским монастырем и католическим мужским монастырем бернардинцев.

Еще оставалось достаточно светлого времени, чтобы отъехать на пару часов от города, но зачем? Торопиться некуда, а большие славные города уж дня внимания-то стоят. В субботу самое время сходить в баню, а в воскресенье в церковь. Остановился на постоялом дворе, поставил коня в конюшню и пошел в корчму.

По субботам в корчмах всегда сидит народу больше, чем по будням. Ласка огляделся. Свободного стола на одного и ждать не стоило. К кому бы подсесть?

— Эй, добрый молодец! — крикнул прилично одетый толстяк, сидевший за одним столом с вроде бы польским рыцарем и вроде бы немцем из дворян.

Перед ними стояли чарки и кувшин с крепкой наливкой. Вокруг всякие соления: миска квашеной капусты, моченые яблоки, соленые огурцы, початый каравай хлеба, и вот прямо только что полненькая девушка притащила горшок с горячим.

— Слушаю тебя, мил человек, — ответил Ласка.

— Садись к нам. Угощаем.

— Говорил мне отец, чтобы я не зарился на дармовщину. Компанию составлю, а за себя заплатить и сам могу.

— Еще не хватало, чтобы я кабацкий харч перепродавал! У нас на Литве в гостеприимстве отказывать не принято. Коли приглашают, так садись, если зла на нас не держишь.

— Благодарю за приглашение, — Ласка решил не ссориться на ровном месте, — Я Ласка, сын боярский из Москвы. Держу путь в Вильно по торговому делу.

— Ян, мельник, — ответил толстяк.

На Белой Руси мужики редко бывают толстыми. Если только те, кто к еде поближе. И то, не сказать, что Ян прямо кругляш. Упитанный, лицо круглое. Но руки мозолистые. Человек труда.

— Вольф Стопиус, аптекарский приказчик, — представился немец и пихнул локтем в бок соседа.

В Москве всяких-разных немцев хватало. Если знать, конечно, где они водятся. Ласка определил, что конкретно этот — остзейский, северного человека от южного отличить несложно. Аптекарский приказчик — ни рыба, ни мясо. И не крестьянин, и не дворянин, и не слуга, и не ремесленник, и не купец, и не ученый. На вид ему за сорок, хотя запросто может оказаться и все шестьдесят. Бывают такие мужчины, которые как войдут во взрослый возраст, так до самой смерти в лице не меняются, только волосы седеют. Глаза же у немца не сказать, что добрые, но веселые. Как у молодого. Прямо читается, выпить, подраться и к девкам.

— Станислав Болцевич из Гродно герба Погоня! Ик! Ррррыцарь, до чего славный рыцарь, — представился третий из компании, уже изрядно выпивший. И горько заплакал.

Этот точно поляк. И точно рыцарь. Седой, старше бати. На лице старый шрам, на