А справа и слева от меня стояли наши одноклассники — ученики десятого «А» класса рудогорской школы. Увидел я здесь и Васю Громова, и Лидочку Сергееву, и Наташу Кравцову — никто из них не пришёл проститься с Волковой в «тот» раз.
И уж тем более, десятиклассники на прошлых похоронах не держались за руки (соорудив хоровод). И не напевали тихими голосами: «С днём рождения тебя, с днём рождения тебя…»
* * *
Я проснулся за минуту до сигнала будильника. Взглянул на циферблат, ударил ладонью по кнопке. Моргнул — развеял остатки не самого приятного сновидения. Голоса поющих десятиклассников смолкли: сменились птичьим щебетом. Я повернул голову — не заметил ни гроб, ни толпу школьников. Увидел размытые очертания своей рудогорской квартиры — не траурный зал и не больничную палату. Нацепил холодные очки, посмотрел на окно. На улице уже почти рассвело. Ветер за ночь разогнал облака. Теперь он покачивал вершины сосен и будто убаюкивал меня, намекал: нет причины выбираться из тёплой постели. Вот только я с ним не согласился. Потому что мой желудок тоже проснулся. К диетам он не привык. Живот тоскливо урчал, подпевая птицам: настойчиво требовал накормить его завтраком.
Но встал я не сразу: отвлёкся на «просмотр» сегодняшних событий — тех, что ещё не произошли, но уже были мною однажды пережиты. Скользил взглядом по стенам и шкафам, рассматривал корешки расставленных на полках книг. Понял, что «то» четвёртое сентября не запомнилось мне интересными событиями. Воспоминания о нём выглядели невзрачными и скучными, как и о большинство учебных дней в том месяце. Но я всё же отыскал в памяти нечто примечательное: «Сегодня у Алины Волковой день рождения». Представил, как Снежка вновь поздравит мою соседку по парте перед уроком; мысленно повторил её слова (хотя в прошлый раз к ним не прислушивался — посматривал на затылок Лидочки). Решил, что поздравление классной руководительницы меня не впечатлило — ни тогда, ни теперь.
Я руками протёр глаза, зевнул.
Отметил, будто между прочим, что до гибели Волковой осталось шесть дней.
Сел, свесил с кровати ноги.
Подумал: «Кукушкин вчера вечером не курил около нашей двери».
Заметил на полу блеск луж — покачал головой.
Добавил: «И ковёр я на этот раз уберёг».
Зевнул и сам у себя спросил: «Так почему Алина Волкова должна умереть?»
Глава 5
Сегодня мама приготовила омлет. И составила мне компанию за завтраком. Я утром снова любовался на её стройную фигуру и на её лишь слегка исчерченное мелкими морщинами лицо. С удовольствием слушал мамин голос, смотрел ей в глаза. Думал о том, что совсем скоро поговорю и с папой: с каждым вновь прожитым в Рудогорске часом я всё меньше верил, что «проснусь». Да и не хотел я «просыпаться»: не чувствовал желания сменить мамину компанию на прикрытые медицинскими масками лица медиков в отделении интенсивной терапии. Почти развеялась (вернувшаяся вместе со мной в прошлое) накопленная за время многомесячной болезни усталость. Боль теперь не сводила меня с ума. Я помнил о ней. Знал, что она снова вернётся. Вот только надеялся, что вновь повстречаю её не скоро.
Вкусный завтрак, беседа с мамой и предчувствие скорой встречи с отцом прогнали тревожные мысли и воспоминания. Я не мечтал о возвращении в нижегородскую больницу и в своё разрываемое болью немолодое тело. Хотя и тянулся изредка в карман за телефоном, гнал мысли об оставшихся в другом времени «нужных» вещах, ловил себя на желании прочесть новости и письма в интернете. Считал выгодной сделкой обмен инвалидного кресла на очки и старого тела на молодое. Жизнь в Советском Союзе и учёба в школе виделись мне отличной альтернативой больничным стенам, уколам и прочим процедурам, ставшим за время болезни привычными. Скучал я сейчас лишь по сыновьям (о третьей по счёту супруге почти не вспоминал). Но понимал, что мои мальчики давно повзрослели — проживут и без меня.
Мама поцеловала меня в щёку и ушла на работу.
А я вымыл посуду, вытер в спальне лужи и отгладил стрелки на брюках.
Белый котёнок прятался под письменным столом и лишь изредка выглядывал из своего укрытия, пока я собирался в школу.
* * *
— Школьная пора и при всякой погоде… — мурлыкал я слова песни.
Натянул ещё тёплые после встречи с утюгом брюки. Заправил рубашку. Сыновья долго отучали меня от этой привычки, доказывали: «Сейчас так рубашки не носят». «А вот в восемьдесят первом году именно так и носили», — подумал я, застегнул пуговицы на манжетах. Снова задумался: не надеть ли галстук — решил, что «не сегодня». Вышел в прихожую, бросил прощальный взгляд в зеркало. Заметил блестящий пушок на щеках. Поправил воротник куртки, прижал к переносице очки. Снова ухмыльнулся при виде своей причёски. Подумал, что с такими длинными волосами я походил не на Гарри Поттера, а на Трубадура из мультфильма «Бременские музыканты»… только в очках. Отбросил со лба чёлку (шрам в виде молнии на лбу не обнаружил). Громыхнул дипломатом и приоткрыл дверь.
Поднял взгляд — увидел Лену Кукушкину. Семиклассница стояла около двери в свою квартиру. Читала. Я отметил, что из-под куртки девочки выглядывало школьное платье, а на шее Кукушкиной алел пионерский галстук. Увидел прислонённый к стене раздувшийся от тетрадей и учебников портфель, сумку со сменной обувью (тут же проверил, не забыл ли мешок с туфлями: злые детишки не пустят без него в школу). Взглянул на белые гольфы, что почти полностью спрятали тощие голени девчонки; посмотрел на острые колени Кукушкиной. Заметил: Лена сжимала в руке уже знакомую мне книжонку в сером переплёте.«А. Солнечная. Рисунок судьбы: избранные произведения», — вспомнил я. Девочка переминалась с ноги на ногу. Я кашлянул — Кукушкина вздрогнула, повернула ко мне лицо. Улыбнулась. Закрыла книгу, поспешно сунула её в новенький портфель.
— Здравствуй, Ванечка! — сказала Лена.
Я ответил на её приветствие коротким «привет».
— Как там Барсик? — спросила Кукушкина. — У него всё в порядке?
Я кивнул.
Отметил, что на лестничной площадке не пахло табачным дымом. И окурков около своего порога не нашёл.
— Всё у него замечательно, — сказал я. — Пьёт и писает.
Хлопнул по груди рукой — проверил, не забыл ли ключ; захлопнул дверь.
— А я вот… ждала тебя, — сообщила девочка.
Дернула плечами, помахала ресницами.
— Вижу, — сказал я.
Громыхнул содержимым дипломата. Сегодня я не наполнил его книгами: поленился (да и не счёл нужным: помнил главы учебников наизусть). Незакреплённый пенал с карандашами и шариковыми ручками свободно перекатывался внутри моего ученического чемодана — от стенки до стенки.
— Ванечка, — сказала Кукушкина (она выделила ударением последнюю букву моего имени).
Заглянула мне в глаза.
— А можно… я вместе с тобой в школу пойду? — спросила семиклассница.
Затаила дыхание.
Я пожал плечами.
— Да пожалуйста… Иди.
Прошел мимо соседки к лестничному пролёту.
— Ура!
Девочка подпрыгнула на месте, хлопнула в ладоши.
Тут же подняла с пола сумку и портфель — согнулась под их тяжестью. И зашагала по ступеням следом за мной, шмыгая носом и громко топая каблуками.
* * *
Вдоль нашей пятиэтажки Кукушкина прошлась рядом со мной плечо к плечу. И лишь на углу дома взяла меня под руку (тут же горделиво огляделась по сторонам). Мы влились в поток школьников, подстроились по общий темп. Шли неторопливо: не опаздывали. По пути к школе Лена не умолкала. Она скороговоркой выдавала малосодержательный текст, состоявший по большей части из прилагательных и наречий. То и дело заглядывала мне в глаза — будто любовалась в них своим отражением. Девочка глуповато улыбалась, помахивала ресницами. Ветер подталкивал нас в спину; перебирал не убранные в косы волоски на голове Кукушкиной; изредка ронял нам на головы маленькие жёлтые листья берёз. Солнце светило нам в лица. Но оно почти не грело — тоже напоминало, что я сейчас находился в Северной Карелии, а не в Первомайске или в Нижнем Новгороде.