Читать интересную книгу Гой - Вячеслав Прах

сильно папку с мамкой любил. Да что-то остановило. Направил револьвер в сторону фантома, и в тот момент демон показал свой настоящий облик. Это был нелюдь метра два в высоту. Длинные конечности – как копья. Не то голова, не то череп. Вместо глаз – большие черные ямы. Носа нет. И страшно то, что я понимал – мне конец. Я выстрелил в него, всадил весь барабан от страха. Он не убегал. Напротив, шел ко мне. Только когда послышались шаги, двери заскрипели, он растворился в воздухе. Как будто и не было его. Пули его не брали. Я не знаю, что это за диавол. Но такого вы не показывали нам в своих дневниках, Мирон.

Я посмотрел на Землекопа. Тот посмотрел на меня. Еще какое-то время в доме царила тишина. Хозяин нарушил молчание первым.

– Злой, идите в гостевую. Не успел убрать постель. Уберите в сторону. Сейчас принесу дуры.

Когда Гриб и Мирон выпили, я заговорил:

– Землекоп, это ты рассказал молодняку?

– Что рассказал? – спросил Гриб, растирая глаза.

– Нет. Я не рассказываю то, чего не видел сам и не видели люди, чьим словам я доверяю.

– Кто тогда?

– А я откуда знаю? Не я – и точка.

– Да о чем вы? Кто-то мне объяснит?

– Есть легенда, – начал Мирон. – Легенда – и все. Слухи, выдумки, байки. Повторюсь снова, никто этого не подтвердил.

– Ваар, – сказал я. – Одна из страшилок изгоев. Уже ставшая фольклором.

– Злой дух Катарсиса, перевоплощается в людей, знакомых изгою, чаще всего – мертвых, и пытается заманить к себе. Он не может убить изгоя, но повести за собой в то место, где обитает нелюдь, – запросто.

До сегодняшнего дня, скажу честно, в эту байку я верил так же, как и в то, что Банька одними зубами арагора загрыз. После твоего рассказа, пацан, не знаю, что и думать, – подвел итог Землекоп.

– У него облик, как я описал? Двухметровый рост…

– Нет, не в этом дело, – перебил барышник.

– Он не имеет своего тела. Это дух. Как и говорил ранее, он перевоплощается в человека, хорошо известного своей жертве. А чтобы напугать, превращается в самый страшный кошмар своей добычи. Это не его обличие было, а твой собственный страх.

– Что думаешь по этому поводу, Злой?

Я ничего не ответил Мирону. Чего тут думать.

– Самый большой страх, – сказал про себя парень.

– В этих краях такого не водилось никогда. Гастролеры-костребы, сраные недоптицы, устроившие здесь свое гнездо пару лет назад, были сенсацией нашего града и главной новостью года, – сказал Землекоп, повернувшись ко мне.

– Ты же не придумал все это, верно, пацан? Ты раньше не слышал про Ваара?

– Посмотри на него, Мирон. Он сейчас похож на того, кто такое придумал бы?

– Я хочу выбраться из Катарсиса, – только и сказал Гриб.

– Не все так просто, парень. Одного «хочу» недостаточно. За ручку тебя никто не выведет, а за линию хранителей выбежишь – сам знаешь, что будет, не мне тебе рассказывать.

– Пойдем, – обратился я к пацану.

– Зайди ко мне позже, Злой.

Мы поднялись ко мне в комнату, хотелось с парнем поговорить с глазу на глаз.

– Ты серьезно настроен выбраться из Катарсиса?

– Да. Мне «истомы» не достать, да и ценность, равнозначную ей, вряд ли найти. Пойду к хранителям, буду молить, чтобы закрыли у себя. Все что угодно, сделаю, только бы выжить, да «истому» получить.

– Все что угодно – не самый удачный расклад. Уходи лучше из града. И поискам даров свои светлые дни и не ночи посвяти. Так будет больше шансов выбраться отсюда.

Зачем ты в Катарсис пришел? – просто и без укора спросил я. – Может, помнишь обстоятельства?

– Непомнящий я. Как и другие. По всей видимости, денег заработать. Разбогатеть. Мужчиной стать.

– Мужчиной стать, – повторил я. – Да, преинтереснейший способ. Жалеть не будешь, если карта удачно для тебя ляжет, и найдешь дары, что лыжи назад развернул?

– Может, и буду жалеть, что струсил. Но сгинуть здесь не хочу. Пока сидел с вами и пил дуру, понял, что женщину хочу. Любить хочу. Сына хочу. Всех тех проблем в Коробке, которые пожирают людей, там живущих, – этого хочу. А не смерти повсюду. В последнее время я начал замечать, что у меня едет крыша от этого постоянного ощущения опасности. Оно кругом. Оно витает в воздухе. И спать нормально не могу. Ни ночи нормальной, как в Коробке, ни спокойствия.

– Привыкаешь со временем, – сказал я.

– Нет, не хочу привыкать. И быть таким, как вы, изгои, не хочу. Вы уже не люди. Я вижу, что остаться здесь и стать частью этого мира, который вы называете Катарсисом, – это лишиться со временем чувства жалости, веры в людей, загрубеть до неузнаваемости и ходить в скафандре, как в танке. Вижу я это. Не готов.

– Нет, не лишился я веры в человека, а веры в людей у меня не было никогда. Толпой движет вибрация толпы. И чувства жалости я не лишился – бывает, накатывает. Да только ничем это не поможет ближнему моему, ни живому, ни мертвому – мое чувство жалости. Могу помочь, поделиться патронами, рану перевязать, до града на горбу донести, на дело пойти. Если это не идет вразрез с моими личными представлениями о мироустройстве и целями – помогу, пойду. Изгои – тоже человеки, Гриб. Это иное состояние – быть изгоем. Жить вне. Катарсис слабости не прощает. Приходится стоять крепко на ногах после того, как проснулся. Это выбор и жизненная необходимость.

– Не Гриб, – сказал пацан. – Толик я. Толя.

– Думай сам, Толик, Толя. Твоя жизнь. Твой выбор. Скажу одно, Катарсис проверяет тебя. Никто над тобой смеяться не будет, да и осуждать тоже, если уйдешь к хранителям в ноги падать или искать дары, ценность которых соизмерима с «истомой». А если выберешь второе, то еще неизвестно, захочешь ли после этого уходить – как дар найдешь, да вкус охоты распробуешь. Если останешься жив, кто знает, может, и станешь частью этого мира, изгоем. В любом случае просиживать здесь штаны – не самый удачный выбор.

Когда Гриб ушел, я спустился к Мирону.

– Что там сопляк, уже шмотки собирает?

– Посмотрим. Время покажет. Катарсис с ним здоровался, характер проверял. Штаны прощупывал на наличие яиц, – усмехнулся я.

– Еще одна птичка к хранителям перья намылит. Да не выведет его никто, как он, балбес, не поймет? Ни один хранитель просто так на него «истому» тратить не будет, если у того она имеется, Злой. Останется здесь – ныть да на других жути