Читать интересную книгу Расплата. Цена дружбы - Ярослав Зуев

На рассвете пятого июля началось грандиозное сражение на Курской дуге. Немцы впервые массово применили тяжелые танки «Тигр» и «Пантера». Битва сразу приняла необычайно ожесточенный характер. Когда германское наступление выдохлось, навстречу гитлеровскому бронированному кулаку двинулись две танковые армии Резервного фронта. Чудовищное столкновение произошло около деревни Прохоровка, сделав ее известной на весь мир. В воздухе тоже было жарко. Новейшие истребители «Фокке-Вульф-190» сражались с советскими «Яками» и «Лавочкиными». Около четырех тысяч германских самолетов остались гореть на земле. Потери советской авиации были не менее впечатляющи.

К осени фашисты отошли за Днепр. Четвертого ноября войска Первого Украинского фронта, форсировав Днепр у Лютежа, вышли к протянутой через лес трамвайной линии Киев-Пуща-Водица.

Пятого ноября с утра небо затянула сплошная облачность, похожая на ковер во время очистки снегом. Тучи висели так низко, что, казалось, задевали крыши. Влажность была как в тропиках, только без присущего экватору тепла. Ветер пробирал до костей. Разбитые танками и самоходками дороги превратились в непролазное месиво.

– В такую погоду все плохо, – бурчал Шаров, карабкаясь в кабину «Лавочкина». Борт истребителя украшали тридцать две красные звездочки, по количеству сбитых самолетов. Когда подполковник захлопывал колпак фонаря, медали на груди мелодично зазвенели. Шаров взял за правило летать на задания с наградами, а их за два года накопилось порядочно, отчего мундир напоминал иконостас.

Над Лютежем к истребителям присоединились штурмовики. Самолеты легли на боевой курс. Пронеслись над Святошино. Внизу показался прямой, будто весло, Брест-Литовский тракт, ведущий в самое сердце Киева, как гигантская транспортная аорта.

Через минуту Шаров разглядел сигнальные ракеты, которыми танкисты полковника Шутова обозначили передний край. «Илы» с ревом устремились в атаку, сбрасывая реактивные фугасы на парк политехнического института, где засели гитлеровцы. Истребители держались выше, готовые отразить нападение с воздуха. «Мессершмидты» не заставили долго ждать.

* * *

Пока части Вермахта ценой неимоверных усилий сдерживали рвущиеся к центру танки, тылы эвакуировались в неразберихе.

Соня Шарова, старшая медсестра хирургического отделения городской больницы, ранее трудившаяся в немецком госпитале, не находила себе места. В который раз выглянув из окна, Соня обнаружила забитый грузовиками двор. Солдаты без передышки грузили ящики. Накрапывал дождь. Воздух вибрировал от непрерывной канонады. Бой, разгоревшийся накануне на окраинах, неумолимо перемещался к центру. Минувшей ночью ухало так, что проснувшаяся Нинка разрыдалась. Соня только вернулась с дежурства, и успокаивала дочурку, как могла. Потом, под аккомпанемент ураганной артподготовки взвыли тысячи сирен. Это было так страшно, что у Сони подкосились ноги, и она позабыла даже о Нинке. Советские танки наступали при включенных прожекторах – вариант «психической» атаки в эру бензина и пороха.

По слухам, к утру красные заняли хутор Нивки и Куреневку.

– Конец гансам, – сказал сосед по подъезду, пристально глядя на Соню. Видимо, его интересовала ее реакция. В ответ она нацепила самую непроницаемую маску, какую только могла. Выбор был: эвакуироваться с немцами или оставаться в городе, уповая на то, что повезет. Город большой, в нем недолго затеряться. Тем более, что работала она не в Гестапо.

В последние дни Соня много думала о Шарове. Она каким-то образом знала, что муж жив, вопреки двум годам войны. Никаких фактов, естественно, не было, но это не сказывалось на уверенности.

Раненые с позиций поступали сплошным потоком. Соня валилась с ног. Ближе к обеду настал конец. Выстрелы трещали под окнами. Поток раненых иссяк. Видимо, их некому стало носить с передовой, а может, и сама передовая исчезла.

Охрана госпиталя разбежалась. Во дворе, уткнувшись в забор, стоял тупорылый немецкий грузовик. Штурмовики со звездами на плоскостях, утюжили западный скат бульвара Шевченко. Немецкие войска, отстреливаясь, отступали по Красноармейской на юг, к Корчеватому.

Отбросив сомнения, Соня бегом пересекла бульвар. С запада, фыркая дизелями, поднималась колонна «Тридцать четверок». Втяув голову в плечи и держась стен, она побежала домой, на Лукьяновку.

* * *

Ранним утром шестого ноября генерал армии Ватутин доложил в ставку ВГК об освобождении Матери городов русских. Москва отвечала артиллерийским салютом.

Через неделю Соня Шарова была арестована офицерами контрразведки СМЕРШ, и вскоре очутилась в прокуренном кабинете. Лысый, как колено, главный майор ГБ, отдуваясь, приступил к допросу. Хотя было прохладно, майор потел, время от времени промокая влагу видавшим виды носовым платком. Лицо следователя казалось знакомым на том уровне памяти, который принято связывать с наваждениями. Обстоятельства мешали собраться с мыслями. Плешивая голова уводила воспоминания по ложному следу, в довоенный Ленинград. Соня с мужем сидела в кинотеатре, тысячу и один раз пересматривая советский бестселлер, от которого Шаров был без ума. Соне больше нравились пирожные в фойе, пропитанные лимонным сиропом. Но, так или иначе, теперь чертов «Григорий Котовский» сбивал с толку, и не давал сосредоточиться.

Пока Соня грезила, главный майор, пошелестев страницами из скоросшивателя, строго поинтересовался, как она докатилась до дна. Соня, встрепенувшись, взялась за историю двухлетней давности о том, как их городок разбомбили в ночь на двадцать второе, как она бежала через леса среди всеобщего бегства, и как ее малютка заболела.

– Значит, пошли на службу осознанно и добровольно, – констатировал главный майор. – Так и запишем… – и одарил Соню ничего не выражающим взглядом. Соня разрыдалась. На майора слезы не подействовали. Он давно приобрел иммунитет. – Плакать раньше надо было. До того, как в фашистские подстилки записалась.

Соня пробовала возразить, и даже доказать, что не ее перевязки и инъекции привели гитлеровцев на Волгу. Это было ошибкой, впрочем, ничего не меняющей.

– Грамотная? – полюбопытствовал майор. – Учтем. – Он неожиданно вскочил: – Ты, б-дь, фашистов выхаживала, чтобы они потом наших стреляли! А теперь еще и буром прешь! Ну, будет тебе, б-дь, бур!

– Я, товарищ следователь, – оправдывалась Соня, – в госпитале у доктора Мельниченко работала…

– У кого? – прищурился майор. Соня, спеша и оттого сбиваясь, выложила бывшую святой правдой историю.

Осенью сорок второго началась массовая депортация населения на принудительные работы в Германию. Гитлер планировал вывезти около полумиллиона одних молодых женщин. Девушками, понятно, затея не ограничивалась. Дела, правда, продвигались туго, население игнорировало повестки, уклонистов ловили и силком впихивали в вагоны. Немцы прозвали операцию «Охотой за черепами». Путь ост-арбайтерам предстоял неблизкий и очень опасный. Его выносили не все. Выживших ожидала каторга за миску баланды.

Пока Соня рассказывала, как она, будучи медсестрой у доктора Мельниченко, строчила справки о трудовой непригодности, о всевозможных липовых инвалидностях и выдуманных травмах, с тем, чтобы уберечь молодежь от фашистской неволи, майор тер нос, промокал лысину, и, в свою очередь силился вспомнить, где же подследственную видел. О том, что они когда-то встречались, говорили его опыт и наметанный глаз. У хорошего опера фотографическая память на лица, а главный майор полагал себя опером весьма и весьма незаурядным. Но сколько он не тужился, все было напрасно. Столько лиц промелькнуло перед глазами, никакой памяти не хватит. Начав войну под Раввой-Русской, на границе, он вместе с армией проделал чудовищно тяжелый путь. Сначала сдавал города, один за другим, пятясь на восток, потом медленно полз вспять, на запад.

– И я во всем этом доктору помогала, – донеслось до него через стол. Майор приподнял бровь. Подследственная утерла слезу.

– Доктора Мельниченко фашисты повесили. – Отчего не повесили вас?

– Он… он… – Соня закрыла лицо руками. Майор, продув мундштук, закурил папиросу, подумав о семье, около полугода, как обнаружившейся в Челябинске. Жена и сынишка эвакуировались вместе с семьями других сотрудников НКВД. В пути эшелон бомбили, пассажиры прыгали с насыпи и прятались по кустам. В Восточной Сибири жене майора довелось хлебнуть лиха. Жить пришлось в скудно отапливаемом бараке, вкалывая на Челябинском танковом в три смены. Выходные, возвращенные было народу в канун войны, с ее началом отменили. Оборудование стояло буквально в чистом поле. Сначала смонтировали технологические линии, а уж потом занялись стенами и крышей.

Продовольственная карточка не так утоляла голод, как позволяла держаться на плаву, со скрипом сводя концы с концами. Жена майора записалась в доноры, а паек отдавала малолетнему Борьке. Пока не упала в обморок у станка. Зимой она заработала пневмонию и, только чудом выкарабкалась.