— Газоза... Газоза...
Газоза — это сладкая газированная вода. Запросишь, когда стоишь на шоссе под открытым солнцем в полной амуниции да еще охраняешь такой ответственный объект, как президентский дворец.
Он возвышается на холме, склоны которого обложены металлическими пластинками, похожими на зеленую черепицу. Длинные марши лестницы, торжественный вход... А под откосами холма — большая помойка, толпа людей, штурмующих автобус...
И такая же толпа — на пляже, возле яхт-клуба. Здесь мир делится на мир-до-забора и на мир-за-забором. До забора — грязный базарчик, запах жареной рыбы, те же полуголые мальчишки, протягивающие руки: «Амигу!» Это территория для всех. У забора стоит часовой: он проверяет пропуска «в рай»; они есть только у владельцев яхт, стоящих на приколе в яхт-клубе. Там, за забором, — публика, которую не увидишь в обычный день на улицах Луанды. Она скрывается за стеклами своих «ниссанов» и «вольво», за стеклянными дверями банков, офисов, компаний. Это — бизнесмены, правительственные чиновники, дипломаты. Белые, черные, светло-шоколадные красивые холеные люди. Они садятся в свои яхты, и рабочие-ангольцы тянут по рельсам яхты к воде. Из воды яхты вытягивает трактор. Здесь, за забором, не слышно криков и шума — здесь чистота, порядок и спокойствие.
Яхты уходят в сторону острова — там дачи под пальмами и желтый окоем песка, или еще дальше — к большой косе, к полуострову Мусулу, туда, где, окруженная тропической зеленью, стоит маленькая розовая церковь, где хорошо ловится на спиннинг рыба, а мимо проплывают лодки с застывшими, как бронзовые изваяния, фигурами рыбаков с шестами в руках...
Мы чаще всего ездили купаться на 31-й километр. В береговых мангровых зарослях ребята из «Юралекса» установили длинный стол, соорудили навес из парашютного шелка, покрытый для маскировки зелеными ленточками материи, повесили широкий гамак и вбили шест с красным флажком. По субботам и воскресеньям сюда приезжали все, кто был свободен, и, конечно, с детьми. Мы качались в теплых океанских волнах, терли песком жгучие укусы медуз, собирали раковины, варили уху — и всем было хорошо. И все забывали в эти дни, кто водитель автобуса или вице-президент, кто из России, а кто из Белоруссии или с Украины... И трогались машины все разом, одна за другой, а самая сильная «ниссан-террано», Юрина, — последней.
Когда наш пикник в мангровых зарослях подходил к концу, бесшумно появлялся высокий анголец из соседней деревни, получал банку пива или кока-колы и заверял, что все будет в порядке. Это означало, что все оставшееся угощение, аккуратно собранное женщинами, будет с благодарностью принято, а взамен — место пикника в целости, чистоте и сохранности будет ждать гостей...
Но в ту субботу отдых на берегу не входил в наши планы: нас ждал Малахитовый рынок. Его так и называют «Малахитовый рынок», хотя, кроме изделий из малахита — бус, браслетов, чаш, коробочек и прочего, — там, кажется, продается все. Кстати, малахитовый браслет можно купить за три доллара, остальное гораздо дороже.
На этом рынке царит веселое, не городское оживление. Машины въезжают чуть ли не между прилавками; с одной стороны тянет запахами жареного — мясо и рыбу жарят тут же, на угольях; с другой доносятся то крики обезьян, то скрипучие голоса попугаев. Попугаи и обезьяны — тоже товар. На прилавках, под навесами из пальмовых листьев, стоят изделия из слоновой кости и дерева, щиты из панциря черепахи, висят шкуры леопардов, крокодилов, змей...
Фотоаппарат продавцов не смущает, напротив, они даже подбочениваются и растягивают рты в белозубой улыбке. Но у прилавка с ритуальными масками мы на всякий случай спросили, можно ли сфотографировать.
— 100 тысяч кванз, — был ответ. — И делайте что хотите...
Значит, за сумму около доллара духи не обидятся...
Чуть спокойнее и менее многолюдно в рядах, где выставлены живописные полотна — яркие краски, фантастические пейзажи, сказочные сюжеты, и в рядах, где продают плетеные изделия — циновки, шляпы, сумки, корзины, сосуды... Вещи в основном светлые, чисто и нежно пахнущие травой, — они сплетены из пальмовых листьев и, говорят, очень долговечные.
Мы ушли с такой плетеной корзинкой, наполнив ее плодами папайи и бананами. И теперь, когда я смотрю на нее, стоящую в моей московской квартире, я, кажется, не верю самой себе: неужели она из Африки, оттуда, где на красной земле растут гигантские серые бутылки баобабов, где кактусы ростом с настоящее дерево, а вдоль обочин шоссе стоят для продажи снопики пальмовых листьев...
В дороге нам часто попадались черные пальмовые рощи. Деревья были словно тронуты огнем — темные, будто обгоревшие стволы, пожухшие листья... Говорили, пальмы погибают от того, что из них буквально качают сок, подвешивая к надрезам бутылки. А из пальмового сока делают капаротэ, то есть бражку.
Дорога кружит серпантином, то опускаясь в ложбины, то поднимаясь на возвышенность. И отовсюду справа видна синева океана, такая прохладная издали... Вдруг — на фоне этой ослепительной синевы — возник белый двухэтажный домик, стоящий на скальном холме. Это — музей рабства, бывшая часовня Морру де Круш. Широкая белая лестница ведет на скалу. На площадке у стен домика стоят старинные пушки, громадные железные чаны. Это свидетельства того далекого времени, когда сюда привозили рабов и держали их в подземелье, пока не подходил корабль. XVIII век... Музей, конечно, закрыт, и мне не увидеть невольничьих цепей, кандалов и колодок, надевавшихся на шеи невольников. Но зато я вижу две юношеских фигуры, словно вырезанные из черного дерева. Они склонились над старинным заржавевшим якорем и на фоне белой стены смотрятся как живописное полотно. А их сверстники прыгают прямо со скалы в море, и веселый смех стоит над некогда печальным местом...
Дорога становится все круче, и вдруг открывается пейзаж, который даже официально называется Лунным.
Мы стоим на узком красном гребне, круто обрывающемся вниз. Под нами — глубокие кратеры, резкие разломы, отдельные, словно сталагмиты, останцы, напластования серых, желтых, красных пород.... Разорванная, будто вывернутая наизнанку, земля уходит к океану и там успокаивается в прохладной синеве. Этот неземной пейзаж — результат эрозии. Глядя на него, думаешь о древности этой земли и о ее несомненном богатстве. Алмазы, железная руда, нефть — они уже давно кормили и кормят страну. Но сегодня алмазоносные провинции в руках УНИТА. Нефтяными разработками занимаются в основном американцы. Ангольское правительство продает право на пользование землей, американцы ведут исследования, ставят буровые вышки и, если пойдет нефть, получают 49 процентов добычи, Ангола — 51. Но, пожалуй, еще никто толком не знает всех богатств этой земли...
Наступит, конечно, время, когда мир, конечно же так нужный этой стране, наконец придет. И тогда откроется истинный потенциал этих желтых плоскогорий, вновь оживут карьеры по добыче розового мрамора и кофейные плантации, и будет, вероятно, достроена гидроэлектростанция Капанда на реке Кванза, чтобы не гас в Луанде свет и работали заводы...
Это название — Капанда — замелькало на страницах наших газет в ноябре 1992 года. Там тогда развернулись страшные события... Гидростанцию по нашему проекту строили бразильцы, ангольцы, а также наши специалисты. На прочных скальных породах возводили плотину высотой сто метров. Работа была трудная, жизнь — тоже. Наши жили в городке строителей (они называли свое пребывание там — «тюрьмой с чистыми простынями»), время от времени выезжая в Луанду. Плотина была уже почти достроена, оставалось метров двадцать на правом берегу, когда в городок ворвались унитовцы. То было после выборов, на которых они потерпели поражение. Унитовцы решили действовать силой. Нашим многое пришлось тогда пережить, но так или иначе они добрались до Луанды, а потом и до Москвы. А трое гидростроителей пропали без вести. Их не нашли и по сей день.
Плотина так и стоит незаконченной. Хорошо еще, рассказывали мне в Москве, в Гидропроекте, люди, работавшие в Капанде, что успели закрыть донные отверстия, а то бы при паводках могли быть большие разрушения в теле плотины. В Луанде, в «Гамеке» (организации, занимающейся Капандой), подсчитывают убытки и прикидывают, во что обойдется возобновление работ. Но пока вопрос о Капанде открыт: война, небезопасно.
Я вспоминаю наши волнения с Мариной в Москве осенью 92-го за.судьбу Юры и, улучив минуту, когда дорога пустынна, прошу его рассказать о тех днях. Юра вздохнул и нехотя начал рассказывать:
— Мы с Сергеем, сотрудником «Юралекса», с Сашей и его семьей поехали в субботу, как всегда, на пляж. Было это несколько месяцев спустя после выборов. И хотя тревога была разлита в воздухе, открыто еще не стреляли. По дороге нам надо было заскочить по делам в Гамек, городок бразильских строителей, это полчаса езды от Луанды. Приехали. Бразильцы взволнованы, ожидают худшего и просят нас срочно выделить несколько самолетов, чтобы увезти своих. Насчет самолетов договорились, а выбраться из Гамека не можем: кругом стреляют. Рация отказала. Что с нашими в Луанде — не знаем. Ждать уже больше нет сил. Решаем: Сашу с семьей оставляем в Гамеке, а мы с Сергеем попытаемся прорваться на матине в Луанду. Первая попытка — неудачная, сплошной огонь, кругом полыхает. Вернулись. Еще день ждем. Вроде чуть стихло. Прорвались. Добрались до «Куки». Знаете, такой дом в центре, рядом с нашим офисом, на нем еще реклама ангольского пива — «Кука», мы раньше в этом доме жили... Там у нас ретрансляционное устройство стояло на крыше. Полезли на крышу, исправили генератор, подключили аккумуляторы. Слава Богу, связь восстановлена! Стали узнавать, кто — где... Хорошо еще, что семьи в основном вывезли раньше... А город полыхает... Всюду стрельба... Тысячи людей погибли тогда... Трупы своих быстро разобрали, а унитовцев — они же в основном из провинций — недели две лежали... Потом свезли их на окраину. Столбы черного дыма стояли над городом... Страшные дни, окаянные дни...