Возможно, это рубильник, рассуждает электрик. Но если рубильник, выбивает во всей квартире. Другая причина — предохранитель. Если еще что-нибудь, нужно смотреть проводку. Не исключено, что ее прокладывали дилетанты.
Потом электрик спрашивает мой адрес, и выясняется, что мы живем в одном квартале. Более того, он готов прийти прямо сейчас. У меня как раз нет заказов, объясняет он.
— Вы сможете зажечь гирлянду на елке, — обещает он в заключение.
Мне кажется, я слышу шум шагов туриста в мансарде.
И стал свет
В ожидании электрика расставляю обувь в коридоре. Затем подхожу к зеркалу и снимаю очки. Одна из целей, на которую я коплю деньги, — лазерная операция, чтобы исправить близорукость. Тяжело постоянно снимать очки и вытирать их под дождем и на ветру. Или в метель. Кроме того, они запотевают всякий раз, как я склоняюсь над роженицей в ванне.
Вскоре звонит электрик и говорит, что стоит у входной двери. Домофон не работает, я бегу вниз и открываю.
— В подъезде нет света, — были первые его слова.
Он держит в руке сумку с инструментами и поднимается через две ступеньки.
Оказавшись в квартире, электрик осматривается и удивленно интересуется:
— Это ваша квартира?
— Да.
— А кто-нибудь еще в ней живет?
— Нет, я живу одна.
— По обстановке я бы предположил, что хозяйка лет на сорок старше.
Я показываю электрику, где щиток, и он изучает его с помощью маленького фонарика. Затем обходит одну комнату за другой, включает и выключает свет, осматривает розетки.
— У вас окрашенные вручную плафоны, медные патроны, тканевые провода, простые и витые. Сейчас такое не часто увидишь.
Наблюдаю за тем, как он разглядывает стопку бумаги на письменном столе.
— Вы пишете?
— Это бумаги моей двоюродной бабушки. Она жила здесь до меня.
Он внимательно на меня смотрит.
— Она тоже была акушеркой, — добавляю я.
Электрик продолжает обход, признается, что никогда не видел, чтобы в квартире было столько мебели и вещей.
— У вас тут полный набор: «Храни, Господь, мой дом»[2], секретер, фарфоровые собачки, сувениры. И два диванных гарнитура.
Он стоит на ковре с желтыми розами перед большим гобеленом над бархатным диваном.
— Это ведь Мария с Иисусом?
— Да.
— Кормит младенца грудью?
— Да.
— Вы вышивали?
— Нет, моя двоюродная бабушка.
— Та самая, что жила здесь до вас?
Он снова возвращается к электричеству.
— В квартире недостаточно света. Нужны лампы на потолок и на стены, а также спот для освещения младенца Иисуса в гостиной. Вам нужен свет над зеркалом в коридоре и в ванной, свет в рабочей зоне на кухне. Я бы не рискнул орудовать ножом в такой темноте, даже чистить картошку.
По его предварительным заключениям, я вставила непригодные лампочки и всунула в розетку сломанный чайник, вот электричество и пропало.
Он кладет фонарик в карман, но уходить явно не собирается, берет табуретку и садится.
Я сажусь за стол напротив него, и он рассказывает об изменениях в своем доме.
— Словно это я в декретном отпуске.
Помолчав некоторое время, сообщает, что подарил жене рассветную лампу.
— Рассветную лампу?
— Это лампа, которая имитирует рассвет, — объясняет электрик, добавив, что у него есть знакомый посредник и он мог бы для меня одну достать.
— Можно купить будильник с такой лампой и поставить на ночном столике в спальне.
Он кивает в сторону тостера:
— Или на кухне. Когда розетка будет в порядке. Все зависит от того, где в квартире вы хотите рассвет.
Удары молотка этажом ниже свидетельствуют о том, что соседка либо отбивает мясо, либо вешает картину на стену.
Я встаю и достаю кастрюлю, чтобы вскипятить воду для кофе на одной из двух работающих конфорок.
Вижу, что он наклоняется вперед и пристально всматривается в стену. С удивлением.
— Это ведь календарь компании «Эймскип» тысяча девятьсот семьдесят седьмого года?
— Да, это год моего рождения.
Он явно высчитывает, сколько мне лет. Снимает календарь со стены и листает, перечисляя названия кораблей. Затем возвращает его на место, попутно постучав по стене.
Моя двоюродная бабушка когда-то установила перегородку между кухней и столовой, чтобы отделить кухонный уголок.
— Дерево, — говорит он. — Вы сможете убрать эту стену и открыть столовую. И гостиную, — добавляет он, пробуя раздвижную дверь между столовой и гостиной.
Я ставлю на стол чашки и кофейник и спрашиваю, как дела.
Он снова садится и, немного смешавшись, наконец отвечает:
— Сэдис не очень хорошо себя чувствует.
Предлагаю договориться со своей коллегой о патронаже, но он трясет головой и смотрит на скатерть. Она белая с вышитыми по углам синими цветами.
— После родов она плохо спит.
Он проводит пальцами по цветам.
— Сидит у кроватки, смотрит, как Улисс Бреки дышит, и не отходит всю ночь.
— Рождение ребенка — большой стресс, — объясняю я.
— Утром начинается моя вахта, и жена берет с меня слово, что я не спущу с ребенка глаз, пока она приляжет отдохнуть.
Электрик продолжает:
— Сегодня ночью на него напала икота.
— Это естественно.
Он допивает и встает.
— Я заставляю жену гулять.
Закрывает лицо руками.
— Вчера она выскочила одна во двор, бродила по щиколотку в снегу, воздев руки к небу.
Воздев руки к небу, повторяет он.
— Вернувшись, сказала: снег только выпал, и на снегу ни капли крови.
Он снова трясет головой.
— Она говорит загадками.
Я провожаю его до дверей. По пути он пробует выключатели. Включает и выключает. Выключает и включает.
— Мы с братом электрики. Папа тоже. А сестра воспитательница в детском саду, но вышла замуж за электрика. Так что можно сказать, в нашей семье четыре электрика.
— А в моей семье четыре акушерки.
— Можно сказать, мы занимаемся одним делом. Оба связаны со светом.
Он останавливается в дверном проеме и пробует звонок.
— Я всегда боялся темноты.
Мне очень плохо в темноте, повторяет он.
Когда электрик уходит, я вспоминаю одно его замечание, брошенное за кухонным столом, — оно показалось мне странным. Лучший способ сделать вещь невидимой, сказал он, это закрыть ее в шкафу.
Отец света
Когда я жила у двоюродной бабушки, она забросила всякое рукоделие, долгими часами просиживала за письменным столом в спальне и корпела над бумагами. Она собрала разный материал и теперь работала с ним, классифицируя и делая выписки. У бабушки была старая печатная машинка, время от времени она заправляла в нее бумагу, и до гостиной доносился стук клавиш. Мама подозревала, что бабушка пишет воспоминания, и отчасти была права. Мама двоюродной бабушки, моя прабабушка, работавшая акушеркой на севере страны, оставила после себя дневник, написанный мелким, но очень красивым почерком, который ее дочь и перепечатывала, когда я к ней переехала. Она также много лет, около десятка, ездила на север в летний отпуск и записывала беседы с акушерками поколения прабабушки на старый магнитофон. Магнитофон стоял на столе, рядом стопкой лежали кассеты. Иногда, склонившись над учебниками за обеденным столом, я слышала скрип кассеты, доносившийся из спальни, — это бабушка прослушивала беседы. На кассеты она наклеила коричневый малярный скотч, написав на нем имя, место и возраст каждой акушерки: «Блёндуос, 95 лет», «Хваммстанги, 92 года», «Саударкрокур, 89 лет».
В ее собрании был даже материал об одном акушере, которого она считала нашим родственником и иногда мне о нем рассказывала. В некоторых регионах мужчины принимали детей чаще, чем в других, говорила она, очень многие акушеры помогали женщинам при родах, из поколения в поколение. Сначала они набирались опыта на животных и собственных потомках, затем, если руки были добрые, добавлялись дети из соседних хуторов, как выражалась бабушка. Она также знала один случай, когда муж акушерки принял у жены эстафету, поскольку та сама рожала. В ответ на мой вопрос, что она собирается делать со всем этим материалом, бабушка ответила, что думает объединить беседы с акушерками, дневники своей матери и информацию об акушере, которую ей удалось собрать, в одну книгу: «Живые истории из опыта семи акушерок и одного акушера в Северной Исландии».