Читать интересную книгу Настольная книга для монашествующих и мирян - Архимандрит Иоанн

высшем, самом чистом и глубоком значении этого слова.

Но все это – разве есть ненависть к жизни? Нет, здесь истинная любовь к жизни, соединенная с желанием всепокоряющим и всеобъемлющим, – сделать жизнь свободной от греха.

Оттого у монахов и видна эта пристрашливость4, эта трогательная боязливость греха, соблазна диавола, в деле, в слове, в помыслах, этот страх и заботливость, чтобы и к доброму делу, слову, помыслу не приразился дух сатанинской прелести, нечистого самопревозношения, греховного самодовольства, горделивого самолюбования. Оттого и на языке монахов слышны слова: «искушение», «враг» (диавол), боязнь лести лукавого и т. п. – что вызывает часто добродушную улыбку, а то и злобную насмешку со стороны людей мира, часто давно уже сделавшихся «брашном чуждему», пищею диавола, но не замечающих этого…

При таком настроении, когда в монахе вся душа заполняется сознанием греха, страхом, как бы не поработать греху, мировою скорбью, мировою жалостью, желанием освободить мир от греха, – есть ли время и возможность думать о себе, тем более о веселье и удовольствиях мира?

О, тогда естественным сам собою является пост; естественною является продолжительная молитва, усердная покаянная молитва за этот самый мир, во зле лежащий, – во спасение его, молитва, как глубокая потребность верующего сердца, ищущего богообщения и в богообщении – крепости и силы противу греха и противу врага спасения. Тогда естественным становится отречение от своей воли, ибо она, по опыту знаем, слишком удобопреклонна ко греху; в ее свободе, не уравновешенной сознанием воли Божией, открылась некогда в саду Эдема, на заре истории человечества, причина изначального нашего падения. Отсюда и монашеское послушание Богу, Церкви и данным от Церкви руководителям – главная добродетель иночества. Естественным становится в монашестве и отречение от похотей плоти, борьба с ними, ибо в похоти плоти некогда Ева нашла первый плод ко греху. Естественным и необходимым является, наконец, это глубокое смирение, с одной стороны, и страшная боязнь гордыни, с другой, – что видится у каждого доброго монаха: ибо не в гордыне ли начало греха, не гордыня ли является самым опасным советником для человека?

Но разве во всем этом – ненависть к человеческой природе? Нет, здесь, наоборот, любовь к этой природе, соединенная с желанием видеть природу человека в ее первозданной, от Бога дарованной красе.

Грехопадение человека, с одной стороны, и искупление его Спасителем, с другой, – вот грани монашества в области догмата. Оно желает войти в подвиг Христов, оно исходит ко Христу, вне градов, поношение Его нося на себе, оно берет ношу Христову и желает теснее приобщиться к Его искупительной жертве и служению… Не отсюда ли у монахов и это частое приобщение Святых Христовых Таин, Тела и Крови Искупителя, на высоте подвига делающееся ежедневною потребностью?

Любовь к бессмертной красоте добродетели, с одной стороны, и боязнь греха, с другой, – вот грани монашества в области нравственной жизни. А над всем сим – любовь к Богу и любовь к гибнущему от греха миру, в том смысле, чтобы избавить его от греха, привести к Богу, к познанию истины и спасения, – вот сущность монашества.

Кто не понимает всего этого, тот не понимает и христианства; кто не любит, не чтит монашество, как благороднейший плод и цвет христианской жизни, тот далек от Православия, и больше того – не вышел еще за пределы той веры, о которой апостол говорит: «бесы веруют, и трепещут» (Иак.2:19). Кто не сознал, какое значение в христианстве имеет аскетизм, подвиг, самоотречение, самоотвержение, тот не ведает даже азбуки христианства. Кто повторяет с чужого голоса, будто монашество есть враг всякой радости, тот еще не знает о той радости, о которой говорил Спаситель апостолам в самые тяжкие и скорбные часы: «радость ваша исполнится» и радости вашей никто не возьмет от вас (Ин.15:11, 16, 22).

Да, много и радости в монашестве, но чтобы ее познать и испытать, надо опытно пройти его настроение и путь его подвига. Радость эта, мир и покой не чувствуются ли и пришедшими сюда богомольцами? Почему они стремятся в монастыри? Почему здесь нас сретает и нам передается особый душевный покой? Почему так хорошо нам в хороших обителях? Посмотрите и на самих монахов в хороших монастырях: они приветливы, они благодушны, они не ропщут, не жалуются, они ни за что на свете, ни на какие земные радости не променяют своей иноческой радости духовной. А там, за стенами обителей, где мир гоняется за радостью, как за убегающей тенью, – не там ли слышатся выстрелы самоубийц, не там ли взаимное озлобление и борьба отравили жизнь, не там ли муки, ненависть, злоба, зависть и «мирский мятеж», по монашескому выражению?

Так ничего не остается от обвинений против монашества.

В молодости мы придаем особое значение метафизической стороне христианства, освещающей запросы нашего ума. В годы первоначального мужества, когда человек определяет свое положение и отношение к другим, пред ним выступает великое нравственное значение христианства. Когда он отдается работе общественной и государственной, он видит его преобразующую, созидательную силу. Но чем дальше, тем больше растет в человеке сознание своего греха пред Богом, – он видит в Христовой вере путь возрождения и прощения грехов. В годы же, приближающие нас уже к могиле, снявши соблазнительные и обманчивые покровы со всего греховно-мирского, уразумев подлог греховных радостей, обман, мишуру во всем, что манит нас греховными радостями, как драгоценность мирских удовольствий, перестрадавши, перегоревши в заблуждениях, в ошибках, в разочарованиях и падениях, – человек подходит к тайне страдания как искупляющего подвига, подходит к распятому Искупителю. Так даже в отдельном человеке меняется постоянно отношение к христианству. Только Церковь сильна и способна воспитать нас так, что эта односторонность, эти увлечения уравниваются в нас, и мы идем средним царским путем Евангелия. Но Церковь высоко ставит подвиг монашества, видит в нем путь спасения избранных душ, и можно безошибочно сказать и утверждать, что те христианские общины, в коих угасает или угас дух монашества, тем самым свидетельствуют, что они уже на пути к вырождению и смерти.

В православном церковном монашестве – не индийский аскетизм, где страдание безнадежно, где отчаяние заполняет жизнь, где истребление, прекращение и подавление жизни является идеалом.

В православном церковном монашестве люди спасаются в уповании и надежде. Оно – великий подвиг и добродетель; оно не ненависть, а любовь; оно не погибель, а спасение. Монашество есть жизнь, а не смерть. Аминь.

Смысл и значение монашества

Слово, сказанное 24 июня