Первые выводы, как это обычно бывает у псов государевых, недвусмысленно указали на след Османской империи, с коей у Третьего Рима всегда имелись внешнеполитические противоречия. Последующие же заставили в том усомниться и подумать в сторону Островного королевства Британия — также давнего противника. И наконец завершенное расследование со всей очевидностью продемонстрировало, что вину следует возложить на внутренних врагов. Тех, кто желал расшатать трон, разрушить империю и вернуться к укладу, когда Европа представляла из себя лоскутное одеяло из множества крохотных государств.
Одновременно с этим в Сенате произошло усиление позиций реформаторов — той как раз партии, которая выступала за федерализацию Третьего Рима и выбор самостоятельного пути для каждого Великого княжества. Их фракция весьма близко подошла к принятию нужного им законопроекта, и почти никто уже не сомневался в том, что в очередном чтении он будет принят большинством голосов.
Так бы и случилось, но тут отличились «семерки» и обнародовали факт заговора на самом высоком уровне. Его главой, как выяснилось, был Сигизмунд Олелькович — богатый и влиятельный аристократ из древнего рода правителей Литовского княжества. На допросах он подтвердил, что стоял за организацией Пражского Манифеста, а цель имел самую что ни на есть прямую — свержение императора и развал страны на княжества. За что и был казнен как изменник, а род его канул в Лету.
На том ищейки успокоились, считая, что справились с очередным кризисом. Но, как выяснилось, напрасно. На смену Пражскому Манифесту пришла Венская Весна.
Случилась она совсем недавно, в апреле этого года. Происшествие явно было спланировано теми же людьми, что стояли за Пражским Манифестом, поскольку отличалось размахом, отличной подготовкой и полным отсутствием ниточек, которые бы могли привести к организаторам. И Олельковичами уже нельзя было отговориться.
В ярмарочный день, когда в Вену съехались жители окрестных селений, по всему городу случилось массовое применение магии. Модифицированной сельскохозяйственной, которую применяли для ускоренного роста культурных растений. Насквозь мирной, направленной на получение больших урожаев даже там, где это не было предусмотрено Творцом. Превращенной в оружие, отвратительнее которого обыватели прежде не видели.
Законы мироздания обойти нельзя — если где-то что-то прибыло, то где-то и убыло. Чтобы получить быстрый рост плодовых деревьев или злаковых, приносилась жертва. Животное, чья жизненная сила перенаправлялась в растения. Мятежники, спланировавшие Венскую Весну, пошли еще дальше — они взяли виту человека. Пяти сотен горожан, если быть точным.
Их убили в одно и то же время. На мертвые тела бросили семя, а потом неустановленная группа магов — одному, какого бы ранга он ни был, такое провернуть явно было бы не под силу — активировала конструкт роста. Захваченная магией жизненная сила жертв устремилась в семена, и по Вене в один момент выросли пятьсот белых цветущих акаций. На каждой из которых висели свитки с Пражским Манифестом.
Имперская Канцелярия сбилась с ног, пытаясь по остаточным следам заклинания выйти на устроителей этой варварской акции. Развернулась настоящая охота на ведьм — семерки буквально под лупой изучали жизнь всех сколько-нибудь влиятельных семей из старых родов. В дополнение к этому высочайшим указом было велено срубить и сжечь все столь отвратительным способом выращенные деревья.
И вот тут-то вскрылось двойное дно замысла отступников — жители Вены единым фронтом выступили против приказа. Акации, которые в городе прежде не росли, стали для жителей памятниками в честь их жестоко убитых родственников и друзей.
Инертные в вопросах принятия решений чиновники из местных решили надавить и получили городской бунт, который пришлось гасить уже введением в Вену войск. Таким образом маги-отщепенцы, которых после Весны стали именовать не иначе как гатнерами[8], добились своих целей даже не чудовищной «посадкой» деревьев, а бездумной деятельностью властей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Эти происшествия были самыми громкими за последние годы, но имелись и менее значимые, не получившие такого широкого резонанса. В Венеции, например, произошло уже несколько убийств дожей из городского совета, известных своими проимперскими настроениями. В Брюсселе регулярно совершались нападения вандалов на памятники времен Очистительного похода, а Париж чуть ли не раз в месяц сообщал о возникновении массовых беспорядков, на которые активно шла городская беднота, изрядно там политизированная.
Другими словами, Третий Рим лихорадило. Внутренние противоречия между Великими княжествами усугублялись не всегда адекватным поведением властных структур. Претензии к трону росли подобно снежному кому, хорошо хоть, на границах имперская армия держала врагов в тонусе.
Поэтому-то граф фон Мольтке так гордился спокойствием в родной, немного сонной, но верной престолу Пруссии. И делал свое заявление таким тоном, словно лично руку приложил к настолько положительному состоянию дел.
Ян же политикой интересовался постольку-поскольку, отдавая ее на откуп более зрелым и опытным мужам. То есть следил, но от суждений и пристрастий воздерживался, не желая превращаться в подобие своего дяди Богдана, которого было хлебом не корми, дай порассуждать о непрямых связях между замыслами сил Преисподней с интригами власть имущих.
Поэтому на заявление графа юноша ответил неопределенным хмыканьем, которое, в зависимости от ситуации и настроя собеседника, можно было истолковать и как согласие, и как отрицание. Хельмут сделал выбор в пользу первого варианта. Но уловил при этом отстраненность собеседника, отчего пожелал наставить его на путь истинный.
— Вы еще молоды, маркиз. Вам еще кажется, что гатнеры или сановные вельможи никак не повлияют на вашу жизнь! В стороне тут не отсидеться, вот что я вам скажу. И даже больше. Признаюсь, до женитьбы и вступления в наследство я мыслил куда более реакционно. Даже, грешно вспомнить, состоял в тайном обществе Freies Preußen[9]! Тоже, знаете ли, грезил прошлым, как эти наши сенаторы из реформаторских фракций, ха-ха! Считал, что земля отцов должна быть свободной, а ее народ самостоятельно определять свое будущее. Естественно, желал и выхода родной страны из империи. Тогдашнего меня мало интересовало, что свободу Пруссия как раз получила из рук московского царя, а до него прислуживала, подумать только, Польше!
Ян снова со значением хмыкнул и, чтобы его собеседник точно не ошибся с реакцией, еще и кивнул. Мол, да-да, я того же мнения.
— Однако со временем я пересмотрел свои незрелые идеалы. И понял, что лучшее — враг хорошего. Чем была Пруссия до Очистительного Похода? Или даже до Валашской Геены? Грязным, мелким европейским государством, на землях которых дворянство имело меньше власти, чем католическое духовенство! Постоянная вражда друг с другом за клочок неплодородной земли, тяжбы в мирских и церковных судах, законы, что менялись чаще, чем понтифики в Ватикане! А теперь? Посмотрите, что мы имеем теперь!
И подвыпивший граф раскинул руки, приглашая собеседника оценить дорогие панели из полированного дерева, которыми были украшены стены кабинета, драпировку диванов и кресел, закаленное модумное стекло в окне. И, конечно же, парочку нескромного размера драгоценных камней в перстнях на его пальцах.
— Империя дала нам все это! А еще — стабильность, уважение соседей, развитую магию и сильнейшую в мире армию. Некогда по Ойкумене маршировали латиняне в гребенчатых шлемах, ныне же пришел наш черед! Я уверен, схожим образом мыслит всё прусское дворянство! Всё! Будь иначе, и в Кенигсберге имели бы место сатанинские события, подобные Пражским и Венским. Но нет! Здесь люди без страха выходят на прогулку и, смешно сказать, далеко не всегда запирают дома, покидая их! Мы здесь, знаете ли, дорожим империей!
— Совершенно с вами согласен, граф, — молодому человеку наконец оставили небольшую паузу для реплики, и он тут же ею воспользовался. — Империя превыше всего.