Генеральный директор вновь взялся за стопку бумаг и переложил их с правого края стола на левый. Тишина в кабинете сгустилась до самых последних пределов, и тогда он заговорил снова:
- Понимаете, я говорю сейчас с вами совсем не как генеральный директор космофлота и не как с экипажем сверхсубсветовика и его командиром. Сейчас мы с вами просто люди, земляне. Люди, немного растерявшиеся от того, что свалилось на них так неожиданно. Да и кто бы не растерялся! И как человек я должен вам сейчас признаться, что, если б я был в экипаже , наверное, я бы сейчас сказал... сказал, что я отказываюсь...
- Но ведь следующая экспедиция на Теллус может состояться только через двести сорок семь лет, - неожиданно резко сказал Крылов.
Генеральный директор медленно качнул головой и несколько мгновений смотрел на самого юного члена экипажа.
- Да, двести сорок семь лет спустя.
Лицо его вдруг изменилось, будто его поразила новая, совершенно неожиданная мысль. Некоторое время он словно бы взвешивал ее в уме, пробуя и так, и этак, а потом медленно, с какими-то странными интонациями, понизив голос еще больше, сказал:
- Вы знаете, что это может значить? Если сегодня мы откажемся от экспедиции на Теллус, значит, информация из будущего относится не к нашей, а к следующей экспедиции. К той, которая состоится двести сорок семь лет спустя. - Он помолчал, а потом стал размышлять вслух: - Да, быть иначе не может... Несомненно то, что экспедиция на Теллус когда-нибудь состоится, иначе не было бы этих слов в будущем. Но ведь время, когда они были сказаны, неизвестно...
Люди в кабинете генерального директора вдруг задвигались, скованность исчезла, позы стали непринужденнее, свободнее.
- Ну, конечно... - пробормотал Ивашкевич.
Пороховник щелкнул пальцами. Пономарев улыбнулся. И сам генеральный директор, как показалось Андрею, испытал облегчение. Отчего-то он искоса, с очень странным выражением посмотрел на Крылова. На несколько минут в кабинете снова воцарилось молчание, но теперь тишина была уже не такой густой, вязкой, как раньше, и стены словно бы вновь раздвинулись. Теперь стало очевидным, что за громадным окном кабинета - прекрасный, залитый мягким солнцем сентябрьский день, день совершенно летний, а не осенний. Солнечные лучи, косо падающие на гигантскую плоскость Порта, как будто впервые осветили и кабинет, и тогда в его лучах стало видно, словно бы впервые видно, какие у всех усталые и осунувшиеся лица, словно после бессонных ночей, и что на лице генерального директора лежат морщины, которых еще вчера не было.
Неслышно через кабинет прошла секретарша и положила на стол пластиковую папку с грифом: . Не заглядывая в нее, генеральный директор отодвинул папку в сторону и встал.
- Ну что же, - сказал он. - Немедленного ответа я не жду. Подумайте... есть над чем подумать. Можете приходить ко мне не все вместе, а по одному. Пусть каждый думает столько, сколько ему надо. Я повторю еще раз, какими бы ни были решения, никто вас не осудит.
Голос его теперь снова был громовым басом, никак не вязавшимся с добродушным лицом. Он подождал, глядя всем пятерым вслед, и только тогда вновь опустился в кресло и открыл пластиковую папку. Но документы, лежащие в ней, он все еще не читал. Он продолжал смотреть на задвинувшиеся дверные створки, и секретарша, стоя рядом, не напоминала ему ни о чем.
7
Андрей с усилием открыл глаза, и тогда все вокруг снова стало реальным, обыденным: приглушенный полумрак, плотно сдвинутые портьеры, шкаф с одеждой и широкий диван - обычная обстановка, обычный номер в космогостинице, ставший для него почти уже домом. Сколько уже таких домов было в его жизни?
Он знал: если подойти к окну, за шаг до него скрипнет половица. Крышка письменного стола покрыта царапинами, похожими на географическую карту. А кресло мягко и уютно обволакивает тело и словно вбирает в себя усталость. Все в этом доме было знакомо до мелочей.
Он улыбнулся, остатки сна уходили, и тогда подошла Нина и села рядом, и положила руку ему на лоб.
- Значит, я заснул? - пробормотал Андрей.
- Ровно на двадцать минут, - сказала Нина. - Пока я стояла у окна и смотрела, как начинается дождь.
- Дождь? - Андрей упруго поднялся из кресла, быстро пересек комнату, распахнул окно настежь.
В густом сумраке позднего вечера стояла сплошная грохочущая водяная стена. Нити дождя казались туго натянутыми; начинаясь где-то в черноте неба, они уходили в траву газона, они рассекали ветви деревьев и сбивали на землю листья, уже начинавшие желтеть. Дождь наполнял мир мерным рокотом и густым, свежим ароматом. Дождь казался капризным, переменчивым и все-таки добрым живым существом. Он заставлял вспомнить о детстве, когда можно было босиком бегать по лужам, купаясь в струях гигантского теплого душа, о детстве, когда все впечатления ярки и праздничны и совсем не сравнимы с впечатлениями взрослого человека - теперь-то почти всегда все кажется постоянным, привычным и потому незаметным. Но вот сегодня дождь почему-то вновь кажется маленьким чудом. Он начался неожиданно: в темноте рано наступившего вечера незаметно собрались тучи. Он начался сразу, внезапно и, наверное, сразу же превратился в ливень; и вот теперь хочется долго-долго стоять у окна и слушать шум дождя, вдыхать его запахи и совсем не думать о том, о чем сегодня нельзя не думать. И ничего не говорить.
Андрей закрыл окно, но еще некоторое время смотрел на дождь. Он знал, что Нина следит за каждым его движением, он чувствовал на себе ее пристальный, напряженный взгляд; и он резко обернулся, чтобы сказать наконец то, что он должен был ей сказать, то, что не решался сказать.
- Кто еще полетит, кроме тебя? - спросила Нина очень тихо, спросила так, будто этот вопрос был давно приготовлен, и ей надо было только дождаться того взгляда Андрея, который сказал ей все окончательно.
Андрей задернул штору. Грохочущий, веселый, земной дождь остался на улице, и в номере космогостиницы вновь стало уютно и тихо.
- Первым отказался Ивашкевич, - сказал он устало. - Потом Пороховник, а последним Пономарев. Об этом мне сказал генеральный директор, сам я их больше не видел. Наверное, им тяжело встретиться со мной. Генеральный сказал, что не может их осудить, и я не осуждаю тоже. Я бы тоже, наверное, отказался... если бы не был сейчас командиром. Значит, остался один Крылов, - он быстро поправился: - Значит, нас осталось двое. Заключительные дни подготовки мы провели вдвоем, занятия были сверхинтенсивными. Лететь на вдвоем можно, полет ведь будет совсем коротким.
- Двое, - тихо повторила Нина. - А после полета останется кто-то один...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});