Читать интересную книгу Побежденный - Питер Устинов

Как раз в эту минуту туда прибыл генерал Риттер фон Хорствальд — порывистый человек с очень тяжелым характером, мучимый завистью к Роммелю, которого постоянно честил хамом и выскочкой. Он изо всех сил доказывал, что миф о Роммеле как о любимце солдат, постоянно находящемся в гуще битвы, является вопиющим преувеличением и что он, Эгон Виллибальд Риттер фон Хорствальд, никогда не требовал от своих войск того, чего не готов был сделать сам. Верный этой давней неприязни, он теперь храбро встречал опасность окружения, бросив в бой все резервы и выехав сам на броневике.

— Кто это? — заорал он, привалясь грузной тушей к закрытой дверце фольксвагена.

— Капитан Винтершильд, — запинаясь, ответил какой-то злополучный капрал аэродромной службы, вылезая из кустов.

— А что он делает? — завопил Риттер фон Хорствальд. По его пористому лицу струился пот.

— Пошел искать что-то, — ответил несчастный капрал.

— Искать что-то? Свинья, ты прекрасно знаешь, что он пошел искать! Геройскую Смерть! Des Heldens Tod! А почему вы не с ним? Вы все?

Капрал не мог найти слов, поэтому генерал, одолжив пистолет у адъютанта, застрелил его.

— Пусть это послужит уроком для всех! — крикнул он. — А теперь верните его обратно.

Девять-десять солдат, предпочтя неизвестность в поле неизбежности смерти в своем жалком укрытии, побежали за Гансом, уже видневшимся вдали маленькой фигуркой. На бегу они представляли собой жалкое зрелище: один был плоскостопым, другой с язвой желудка, третий с хронической подагрой и так далее.

— Быстрее! — ревел генерал, стреляя в промежутки между ними. — Ах, что можно сделать с такими солдатами? Почему не отвечаешь?

— Ничего, — ответил трясущийся адъютант.

Тут в талом снегу впечатляюще затормозил мотоциклист и подал письменный приказ командующего корпусом генерала Ханушека. Командующий требовал немедленно отступать.

— И с такими генералами! — прорычал фон Хорствальд. — Генералы, солдаты, все они предают Германию, вечную Германию, das ewige Deutschland. Все. Дайте мне батальон, один батальон таких людей, как тот молодой человек, и я через неделю буду под Москвой!

Это извечный вопль незадачливых командиров. «Дайте мне горсточку людей, которые…»: клекот стервятника, который попусту уложил сотни тысяч своих солдат, а потом заявляет, что его нелепые тактические причуды являются виной инструмента, а не работника.

Привели Ганса, истошно вопившего о крови и участи. Было решено, что он заслуживает повышения в чине и отдыха, в результате чего Ганс стал майором, получил еще пучок дубовых листьев и был отправлен в Монте Кассино.

3

Ганс быстро обнаружил, что коммунистические пули и демократические свистят одинаково. Своего нового командира бригады, генерала Грутце, он нашел симпатичным, несмотря на мелкие, отталкивающие черты лица, потому что тот без конца сердечно расспрашивал о Риттере фон Хорствальде, видимо, одном из ближайших своих друзей. Другие коллеги раздражали Ганса не меньше, чем он их. Полковник фон Лейдеберг, его непосредственный начальник, был солдатом старой школы, кадровым военным, которого спасла от отставки нехватка способных командиров, однако уже в течение долгого времени никто не интересовался его взглядами, которые ему постоянно не терпелось высказать. Стал бледным, молчаливым, выглядел старше своих лет и негодовал всякий раз, когда прерывали поток горьких воспоминаний, которыми он жил. Терпеть не мог Грутце как члена нацистской партии, который узурпировал его законное место на ведущей к фельдмаршальскому жезлу лестнице, Риттера фон Хорствальда, которого в глаза не видел, считал изменником своему классу, что являлось гораздо большей низостью, чем переход на сторону благородного противника.

Майор принц Кертнер-Четтервиц был щеголем-австрийцем, все свободное время проводил за бесконечной игрой арий из оперетт на любом доступном пианино и опустошением парфюмерных лавок. Считался начальником разведки.

Капитан Ян был костлявым, неразговорчивым молодым человеком, напрочь лишенным индивидуальности; капитан Бремиг был язвительным, слишком старым для фронта, создавал поводы для ссор мрачным остроумием; капитан Шерф был наивным юношей, ненавидел войну, так как она помешала ему получить диплом историка. Темой его исследования было политическое устройство остготского общества.

Верный своему предназначению Ганс приступил к исполнению своих обязанностей на фронте в тот день, когда при небывало мощной поддержке с воздуха американцы и поляки предприняли согласованную попытку сокрушить немецкую оборону. Ганс находился в гуще битвы и выкрикивал команды таким тоном, который капитану Бремигу явно не нравился, потому что, когда атака захлебнулась, он подошел к сидевшему на корточках в траншее Гансу со словами:

— Вы слишком серьезно относитесь к этой войне, герр майор, право же, нет никакой необходимости кричать так громко.

Ганс, помигивая, с подозрением воззрился на него, потом рявкнул:

— Я отдаю команды на свой манер.

— Так все говорят, — ответил Бремиг.

— Это как понять?

— У вас несчастливая должность. — Бремиг улыбался, сверкая в последних лучах заката золотыми зубами. — До вас ее занимал майор Браун. Мы его недолюбливали, потому что он орал так, будто у него горели штаны. Только что прибыл из России, понимаете. Но кричал он так громко, что поляки услышали и открыли огонь на звук. — Пожал плечами. — Пришлось отправить фрау Браун телеграмму, и в газетах напечатали, что он встретил Геройскую Смерть. Очевидно, чтобы стать героем, нужно криком привлекать к себе внимание.

— Вы оскорбляете меня? — выкрикнул Ганс.

— Нет-нет, — ответил Бремиг с улыбкой. — Просто рассказываю вам ту же сказочку, что и часовым, чтобы им хорошо спалось.

— Слушайте меня, — сказал Ганс, бледный от гнева и чопорный от официальности. — Ваши обязанности просты. Вы должны исполнять мои приказания и, если потребуется, погибнуть на своем посту. Вот и все. Бессмысленных шуток по поводу Геройской Смерти я не потерплю. Понятно?

— Мои обязанности мне известны, герр майор, но не надо путать их с удовольствием слегка сбивать спесь с самоуверенных парней, прибывших с русского фронта. Вы повидали всего, не так ли? Скажите, видели хоть раз столько самолетов, как сегодня?

— Это возмутительно! — выкрикнул Ганс. — Я доложу о вас полковнику.

— А, — улыбнулся Бремиг, — если б вы только знали, что у него на уме. Auf Wiedersehen[6], герр Новичок. Увидимся на кладбище, если не раньше.

И прежде, чем Ганс успел отдать театральный приказ удалиться, саркастический Бремиг уполз.

— Он пьян? — отрывисто спросил Ганс, повернувшись к глуповатому капитану Яну, который в угасающем свете пытался читать письмо от любящей матери.

— Что, герр майор? — спросил Ян.

— Я спрашиваю: пьян ли этот офицер? — рявкнул Ганс.

— Пьян? Нет, не думаю…

— Встать! — заорал Ганс, внезапно придя в ярость.

— Здесь негде, — ответил удивленный Ян.

— Встать!

Ян медленно поднялся на ноги и встал, пригнувшись под небольшим земляным выступом.

— Выйти оттуда!

— Но это очень опасно, — вполне обоснованно ответил Ян.

— Слышали?

Ганс был вне себя от изумления, что немецкий солдат может произнести слово «опасно».

— А теперь отвечайте. Был этот офицер пьян? — спокойно спросил Ганс.

Тишину разорвала пулеметная очередь. Ян инстинктивно пригнулся.

— Stillsennen![7] — завопил Ганс.

Ян стоял дрожа, его голова с торсом были видны с любой точки кажущейся бесконечной местности. Он начал понимать, какую опасность представляет собой новый командир.

— Нет, герр майор. Он такой. Он… в общем, это Бремиг, мы все его знаем.

— Знаете?

— Так точно. Он несколько… ну, странный, мы все здесь очень давно.

— Вы здесь очень давно? Junge, junge[8], нашел чем хвастаться. А мы, в России?

— Должно быть, это почти одно и то же, герр майор.

— Почти одно и то же?

Ганс позволил себе рассмеяться.

В разговор ворвалась еще одна пулеметная очередь; струя трассирующих пуль врезалась в землю, словно далекий, исчезающий в туннеле поезд.

— Можешь спрятаться, — сказал Ганс, усаживаясь сам. — Послушай, в России мы…

В России мы лежали в мерзлых траншеях, а красные танки катили над нами, обливая нас своим кипящим маслом. Такой войны мир еще не видел, — писал Ганс отцу. — Только героизм наших солдат, позорно преданных испанцами и прочим иностранным сбродом, позволял нам так долго удерживать свои позиции. Какая еще нация могла бы противиться этому смертоносному натиску азиатов? Дорогой папа, если позволительно критиковать политику нашего фюрера, который во всех других отношениях совершил то, чего никому в мировой истории не удавалось, я бы сказал, что он недостаточно верит в немецкого солдата, в то, что следовало бы предоставить нам самим разгромить русских без обузы иностранных наемников, от которых вреда всегда было больше, чем пользы. (Пожалуйста, не сообщай о моих взглядах Гельмуту Больману. Ты понимаешь меня, но поймет ли он?)