Читать интересную книгу Девочка перед дверью. Синие горы на горизонте - Тамара Холостова

Но в это время захлопали и наша Ирочка стала делать мне знаки, чтобы я спускалась вниз: пора было мазаться в коричневую краску, потому что уже начинался перерыв.

Мама пошла вниз со мной тоже. Когда мы подошли к самой сцене, то даже и я уже узнала Нюту, хотя она была уже совсем седая, а у мамы на фотографии обе были еще почти девочки; они сидели на корточках и кормили голубей, а сзади них был столб, на столбе — лев с крыльями и с книжкой и красивый-прекрасивый дворец, и обе они были веселые и нарядные, в белых платьях и с косами…

Но тут Ира взяла меня за руку и увела. Я только увидела, как Нюта смотрит на мою маму и медленно покрывается красными пятнами, а мама смеется и глаза ее светятся.

Потом мы играли и говорили, что нам положено, а испанцы хлопали, и благодарили нас, и смеялись, хотя я так думаю, что они не поняли ничего, потому что Нюта ничего им почти не переводила. Она сидела прямая и строгая, вежливо улыбалась и молчала.

Как только спектакль кончился, я убежала к папе и маме, но оказалось, что мама уже ушла. Я подумала, что она пошла в поселковый — купить вкусного к ужину. Но когда мы с папой вернулись домой, мама сидела на диване и переводила своих «Ученых женщин». А когда я спросила, позвала ли она к нам Нюту, мама, не отрываясь от тетрадок, сказала, что это оказалась не Нюта, а совершенно незнакомая женщина.

— Она только издали похожа на Нюту. Скорее всего я обозналась. И дай мне немножко позаниматься…

— Но как же так?.. — начала я.

Но по маминому лицу я поняла, что лучше к ней сию минуту не приставать.

Очень страшная…

— Чушь какая-то, — говорит мой папа. — Землянику-то они зачем скосили? Дьяченко же все-таки агроном.

— Агроном-то… агроном, — повторяет Вовкин отец. — А ну как она отравленная?

И непонятно, серьезно он или смеется.

— Да вообще: что теперь толковать! И канаву вчера уже вырыли, и проволокой огородили.

— Бред какой-то, — говорит моя мама.

И они умолкают. Только ложечка звенит о стакан.

— Наталья моя считает… — Это снова говорит Вовин отец, и голос у него усталый-усталый. — Наталья считает — раз мы соседи, знаем старика дольше других, стало быть, обязаны вмешаться. Наверняка это ошибка, и надо, чтоб разобрались… Валерия, кстати, тоже твердит, будто там разберутся. «Только вы, — говорит, — с матерью чересчур доверчивы. Он явно не наш человек, и вся его деятельность вполне могла лить воду на мельницу врага… Хотя все эти цветочки и весьма трогательны…» Вот так-то. Ну, а вмешаться… Что проку? Я — хирург. Кому-то надо работать? Ведь эта дурища всех тут зарежет без меня, флегмону вскрывает — сепсис делает… А потом, что я скажу? «Отпустите его, он хороший человек, я его знаю…» Так? А что я знаю? Ну а как Валька моя в какой-то мере права? Вот говорят, он — скрытый баптист. А вы уверены, что это не так? Но только если уж этот человек — враг?! — Вовкин отец теперь уже почти кричит.

— Михаил Игнатьевич, я вас очень прошу, — говорит мама, — Тише. Я не уверена, что Витя спит.

Мама входит ко мне. Но я уже успела взлететь в постель и зажмуриться. Мама некоторое время стоит надо мной. Поправляет одеяло. Потом выходит.

Что же это такое — Скрытый Баптист?! Может, это еще хуже Троцкиста? Или даже Шпиона?..

Резная тень акации кланяется мне с потолка. Я слышу, как ветка скребется о стекло за окном…

Она скребется уже давно, и я понимаю, что она просит меня впустить ее и спрятать, потому что за ней гонятся и хотят задушить ее колючей проволокой.

Я встаю и впускаю ее и снова ложусь — и вдруг вижу, как с черной ветви на потолке, медленно набухая, повисает капля — прямо над моими глазами. Капля увеличивается и растет, и я понимаю, что ветка обманула меня, что еще немного — и капля сорвется и мне не спастись от нее… Я пытаюсь крикнуть и позвать маму, но губы меня не слушаются, они как запертые, и я понимаю, что все кончено и я уже отравленная. И все-таки кричу, но у меня получается шепот: «Ма-а-ма…»

И мама входит. Она наклоняется надо мной и начинает подтыкать одеяло, а я пытаюсь сказать ей обо всем и знаю, что надо сделать это незаметно, чтобы не расслышал Шаманский, который хочет нас всех отравить… И я шепчу: «Мама… а что такое скрытый…»

И тут ледяной ужас охватывает меня, потому что склонившееся надо мной лицо начинает постепенно искажаться, глаза скашиваются, оскаливаются зубы и страшная звериная пасть с ухмылкой глядит на меня. Я вскрикиваю в немыслимой тоске — и от своего крика просыпаюсь…

Зина Витовтова

Папа пришел с работы и рассказал смешную историю. В НИМИС привезли оборудование. Оборудование было тяжелое. Грузчики поплевывали на ладони и покрикивали: «Так его — сюда!», «Ставь на попа!».

И тут грузчик по фамилии Витовтов испугался и закричал: «Да вы что, с ума сошли?! Я ж упаду!»

Потому что оказалось, что раньше когда-то он и вправду был поп и понял так, будто оборудование хотят поставить ему на спину.

Этот грузчик Витовтов был отец девочки из нашего класса Зины Витовтовой. Поэтому на следующий день я пришла в школу и сдуру всем рассказала эту историю.

Всем стало смешно. С Зинкой и без того вечно был цирк: она шепелявила, а один раз в диктанте вместо «ворона каркнула» написала «ворона какнула».

После уроков мы окружили Зинку и стали кричать ей: «Попова дочка! Господи Иисусе, ворона какнула!..»

Зина попыталась от нас убежать, но возле институтского садика ее поймали, загнали в куст шиповника и продолжали скакать и визжать вокруг. А Зина стояла посередине куста, пыталась вырваться и просила нас перестать. Но мы не переставали и орали еще шибче.

И вдруг Зинино платье зацепилось за колючки, сделало «кр-рак» и сверху донизу разорвалось. И стали видны Зинины фланелевые штаны и худые ноги в порванных на колене чулках с круглыми резинками.

И вот только тогда, обомлев, я вдруг точно увидела со стороны — и этот куст, усыпанный розовыми цветочками, и плачущую полуголую девочку посередине куста, и нас — точно бесноватых, скачущих и орущих вокруг.

И я поняла, что мы ничуть не лучше Смирнова, который ведь даже и не скакал с нами, а только стоял неподалеку и посмеивался. И я завизжала безо всякого перехода, как будто меня режут:

— Перестаньте! Перестаньте! Дураки! Зина, прыгай сюда!

И протянула к ней руки.

Странно, что Зина не раздумывала ни секунды и тотчас же прыгнула мне навстречу. И мы с ней стояли рядом и ревели напропалую.

— Две поповы дочки! — крикнула нам Галя Лихацкая.

Галя больше всего любила, когда вокруг нее ссорятся. Но сейчас у нее ничего не вышло. Все стояли и молчали.

— Девочки… — сказала Саша Грищенко. — А ведь у Зинки это платье единственное…

Я никогда потом так и не смогла рассказать эту историю маме. А Зина после этого случая бегала за нами с Сашей, как собачонка, и притаскивала нам букеты, и мы не знали, куда нам от нее убежать.

Нет, эта Зинка и вправду была какая-то чокнутая, наверное. Потому что она притаскивала нам букеты шиповника. Она вовсе не хотела нам напомнить ничего плохого, просто она была благодарна за то, что мы с Сашей зашили ей платье.

Беседа о бдительности

Папе дали в институте на меня путевку в пионерский лагерь «Тачанка» в городе Туапсе.

Мама не хотела меня пускать, но, когда я узнала, что у нас там будет форма с красной испанской шапочкой, я взвыла. Я приставала к маме целую неделю, и мама уступила, и я поехала.

Но в первый же вечер я так дико заскучала по дому, что наутро, даже до побудки, я стала писать письмо домой про то, как здесь все ужасно, и что мало умывальников, и что мы умываемся в ручье и пьем наверняка некипяченую воду. Я хотела испугать маму пошибче, чтобы она приехала и забрала меня отсюда.

Но пока я писала, началась линейка, я бросила недописанное письмо. А потом мы стали готовиться к открытию лагеря, и это оказалось так интересно, что про письмо я забыла.

На открытии мы разводили костер на склоне холма и пели песни, и я читала стихи «Про ученицу пятой школы по фамилии Шишкова». Стихи были очень веселые, и после открытия за мной все хвостом ходили и просили, чтоб я им их списала.

И вспомнила я о своем письме только через неделю, когда у нас была беседа с капитаном пограничного катера и он стал нам рассказывать, как любое наше неосторожное слово или записку враг может использовать в своих шпионских целях. Особенно если там есть что-либо порочащее нашу Родину или какие-нибудь цифры. И вот тут я вспомнила о письме и про то, что я там писала об умывальниках. Потому что я написала, что умывальников у нас четыре на шесть отрядов!

Сразу же после беседы я побежала в палату и стала перетряхивать свои тетрадки и книжки; я перерыла всю тумбочку и матрас, но письма не нашла. Дежурная по палате Оля Величко спросила меня, что я потеряла, и я решила, будто она нашла мое письмо и отдала его вожатой и теперь весь лагерь узнает про то, что я, оказывается, «находка для врага»…