Вероятно, такое условие можно назвать аморальным, но в целом их брак по расчету вполне можно было назвать удачным. Как жену и хозяйку Холл ни в чем не мог упрекнуть Анну, и это порой его глухо бесило, иногда ему казалось — пусть бы лучше скандал, но зато искренний... Тем не менее ситуация не изменилась до самой смерти Анны и даже после — как выяснилось на Валентине, близ местечка Идоставизо. Принесли бы годы в этот союз любовь, которой так ждал в ту пору Холл? Кто знает.
Вот теперь Овчинников. Правда, и здесь, как поглядишь, столько всего темного и зыбкого — а ведь казалось, все делалось так ясно и открыто. Никогда мы всего не знаем.
Итак, случайно или не случайно они сидели рядом на знаменитом банкете союзников, там, в Институте Контакта, по ту сторону Окна; ни тогда, ни теперь Холл не понимал, каким это образом Институт оказался союзником в войне с Криптоном, но пикник из каких-то соображений устроили именно там. После всех речей, в один из перерывов, когда все поднялись размяться и покурить, Овчинников сказал:
— Я давно собирался с вами поговорить, доктор Холл. Мне всегда импонировали люди вашего типа, а теперь обстановка складывается таким образом, что группа интеллигенции, близкая вам по складу, становится особенно остро нам необходимой. Давайте отойдем в сторону.
Они отошли, и Холл, подумав, спросил не об интеллигенции, а об обстановке. Оценив этот маневр, Овчинников усмехнулся и ответил так:
— Самый трудный вопрос, доктор Холл. Война открыла перед нами перспективы, к которым мы, в сущности, не готовы.
Да, надо было тогда сказать что-нибудь вроде: с войной переборщили, а генералы — плохие советчики в вопросах контакта; или просто: да, мол, странно как-то война закончилась — и может быть, по крайней мере, он пошел бы навстречу судьбе с открытыми глазами. Без сомнения, антикромвелевский заговор был уже на полном ходу. Но Холл промолчал — что была ему политика, — и Овчинников, сделав, наверное, в голове молниеносные поправки, продолжил:
— Я имею в виду не тот факт, что мы вышли в приграничные сектора, не проблему Дархана и даже не Изабеллу — кстати, вот наконец решение нашего экстрасенсорного дефицита — но речь не об этом. Речь, дорогой доктор Холл, о том, что Земля поставлена перед необходимостью выхода в Систему, перед необходимостью заявить о себе в масштабе Вселенной. Бог с ней, с критической информационной нормой и прочей кибернетической премудростью, — Овчинников весело махнул рукой, — вы просто взгляните на карту. Мы перерезали каналы входа в Систему сразу в двух местах, это даже если отбросить Дарханский ромб — возле Валентины и между Криптоном и Изабеллой. Кончается эпоха нейтрального зондажа, доктор Холл, к нам скоро пожалуют гости и начнут задавать вопросы, а что мы им ответим?
Они шли по дорожке парка, стояло лето, где-то цокала белка.
— У них, — Овчинников кивнул на зеленый небоскреб Института, — есть вот эта служба Контакта, какая ей цена — черт разберет, но все-таки есть, а у нас в этом плане — конь не валялся, знаете такую поговорку, нет? Мы прекрасно умеем воевать, но заметьте, это у себя же дома, иное, к счастью, не доказано, но вряд ли мы кого-нибудь оттуда, — Овчинников указал на небо, — сумеем потрясти нашими умениями.
Воздух был наполнен лесными ароматами, светило солнце, и Холл, помнится, с удовольствием поддавался гипнозу овчинниковского обаяния.
— Нам сейчас предстоит освоить минимум — научиться внятно рассказывать о себе, кто мы такие и вся ли наша слава в том, что мы сожгли Криптон и камня на камне там не оставили. Нужна новая точка зрения, а для этого нужны новые люди, которые смогли бы посмотреть на вещи иначе, чем смотрели до сих пор. В методике вашего подхода к живописи и к искусству в целом, доктор Холл, мне видится именно та широта взглядов, которая теперь приобретает такое значение; контакт, доктор, это в первую очередь отказ от любой ортодоксальности, контакт — это парадокс, и априорно предполагает парадоксальный стиль мышления. Ага, нас, кажется, зовут. Как вы понимаете, здесь не место для серьезных разговоров, поэтому во вторник я приглашаю вас в Женеву, у меня есть, как мне кажется, довольно интересное предложение. К тому же обещаю очень недурной стол.
— Лучше, чем здесь?
— Лучше, — пообещал Овчинников.
Такие или какие-то похожие слова сказал Холлу в ту встречу всемогущий министр, и Холл не утерпел, хотя и с шутками-прибаутками, но рассказал Анне об этом разговоре и лишь позже, вернувшись домой, он всерьез задумался над тем недвусмысленным предложением, которое ему было сделано.
Тогда он еще жил в своей мастерской, состоявшей из двух комнат, длинного коридора с дубовыми нештукатуреными балками под потолком, стенами из книжных полок и некоей пародией на кухню в конце. Из этой затянувшейся прихожей двери вели в обе комнаты. В первой, большой, было единственное окно во всю стену — наборное, со свинцовыми переплетами; все помещение занимал первозданный хаос физической и химической экспертизы, среди которого, как айсберги, белели чехлы всевозможной фототехники. Посреди, словно остров, возвышался заваленный бумагами письменный стол с двумя телефонами. В комнате поменьше, напоминавшей скважину, с таким же старинным окном — только здесь рама поднималась вертикально и целиком — помещалась спальня. Здесь у Холла была кровать с шотландским пледом, на который он бросал шляпу, музыка трех родов, шкаф с резным карнизом неизвестного назначения, шкура загадочного животного на стене, а на ней — еще один телефонный аппарат в ветхозаветном духе, с никелированными рогами рычага.
Вот в этой-то комнате, устроившись с сигаретой у поднятого, несмотря на холод, окна. Холл терзался, ехать ему в Женеву или нет. Хотя вранье, что там было думать, все было уже внутренне определено, Анна обрадовалась его рассказу и даже поздравила — «Я так счастлива за тебя» — право, можно было и обидеться — будто Овчинников вытащил его бог весь с какого дна. Но Холл не обиделся, а только выстрелил окурком на площадь Академии, с грохотом вернул раму на место и вымолвил, обращаясь к магнитофону:
— Да, был я вольный стрелок.
На Женеву в середине ноября неожиданно пали морозы, и город встретил Холла снегом, инеем и сосульками; впрочем, как и вчера в Бреслау, он не успел сделать и двадцати шагов, как был усажен в представительский «мерседес» размером с железнодорожный вагон и помчался в тепле и комфорте на стоявшую на берегу озера виллу, где находилась резиденция Овчинникова.
Женева была запружена войсками. Кроме полиции, на каждом углу поднимали хлысты антенн армейские «джипы», патрули стимфальских черных беретов гремели подковами сапог по граненым камням мостовых — можно было подумать, что Серебряный Джон решил завоевать Европу, начиная с середины. Холл даже не сразу догадался, в чем дело, — ну да, совещание государств-участников Стимфальского блока на уровне министров иностранных дел — Блессингтон, Хаксли, Пуркинье, Овчинников и прочие, самый разгар, каждый лезет вон из кожи, чтобы переложить на плечи собратьев основное бремя расходов по союзной солидарности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});