…Разумеется, — и это хорошо известно — у коррупции не только советские корни. Но и — дореволюционные. Причем не одни лишь, так сказать, чисто-коррупционные. Вне всякого сомнения (для меня), коррупция советского периода есть наследник (по прямой) социальных отношений, господствовавших в передельной общине. В самой-то общине никакой коррупции, конечно, не было. Однако после ее уничтожения Сталиным, когда миллионы крестьян пришли в город, они принесли вместе с собой навыки перманентного передела. И это-то во многом стало питательной средой для коррупции. Которая, согласимся отчасти с Львом Тимофеевым и Аленом Безансоном, была способом существования, выживания подсоветского человека.
* * *
Все же вернемся к историческим корням современного коррупционного порядка (я не оговорился — это именно «порядок», орднунг, так сказать). Дело не в том, или в первую очередь не в том, что русское общество передельное по своей природе. Оно — перманентно-передельное. Переделы происходят периодически, с тем. чтобы имущество не превратилось в собственность. Здесь нет никакой предустановленности. Просто за тысячу лет наш социум выработал эти, такие механизмы существования, самовоспроизводства.
Послушаем замечательного историка Р. Пайпса. «Есть в русском языке слово "дуван", заимствованное казаками из турецкого. Означает оно дележ добычи, которым обычно занимались казаки южных областей России после набегов на турецкие и персидские поселения. Осенью и зимой 1917-18 годов вся Россия превратилась в предмет такого "дувана". Главным объектом дележа была сельскохозяйственная собственность, которую Декрет о земле от 26 октября отдал для перераспределения крестьянским общинам. Именно этим переделом добычи между крестьянскими дворами в соответствии с нормами, которые свободно устанавливала каждая община, и занимались крестьяне до весны 1918 года. На это время они потеряли всякий интерес к политике».
Напомню: к концу XVIII столетия — ходом событий, властью, помещиками — в России была создана передельная община. Ввели «тягло» — справедливую, равную систему распределения платежей и рабочей (трудовой) повинности. Цель была одна: поддержание равенства — нет бедных, нет богатых, нет Пугачевых, нет бунта. А в основе всего перманентное перераспределение, передел земли и уравнивание всех. Таким образом, социальная энергия миллионов и миллионов русских мужиков канализируется вовнутрь. Купируется возможность социального взрыва, выброса излишка энергии. — Но передельная община, перманентно-передельный тип социальности рождается не только и даже не столько в результате определенных действий определенных людей. Это — следствие многовековой адаптации населения к природной русской бедности («эти бедные селенья, эта бедная природа», «в наготе твоей смиренной»), к «запрограммированной» в этих северных широтах скудости вещественной субстанции. Здесь «предполагается» низкий уровень потребления.
И вот большевики, казалось бы непримиримые противники, антагонисты старого порядка, дают мощнейший импульс новому переделу. Соответственно, энергия крестьянского мира вновь уходит вовнутрь. Что, помимо прочего, дарит большевикам время для укрепления собственного режима.
Однако, продолжает Р. Пайпс, процесс передела «проходил и в промышленности … Вначале большевики отдали управление промышленными предприятиями фабрично-заводским комитетам (фабзавкомам), члены которых, состоявшие из рабочих и низших конторских служащих, находились под сильным влиянием синдикалистских идей. Эти комитеты прежде всего устранили владельцев предприятий и их заместителей и принялись хозяйствовать сами. Одновременно они присвоили имущество заводов, поделив между собою доходы, сырье и оборудование. По рассказу свидетеля событий, «рабочий контроль» свелся к распределению доходов данного промышленного предприятия между рабочими этого предприятия». — То же самое случилось в армии: «Фронтовые солдаты, не мудрствуя, перед тем, как отправиться по домам, взламывали арсеналы и склады, деля между собой все, что могли унести. Остатки продавались местным жителям. Одна из большевистских газет того времени дает живое описание такого рода армейского "дувана". Корреспондент рассказывает о совещании, проходившем 1 февраля 1918 года (н.с.) в солдатской секции Петроградского совета, где обсуждалось положение с государственным имуществом во фронтовых частях. Выяснилось, что многие воинские подразделения обратились с просьбой, чтобы им было выдано содержимое полковых складов. Обычно солдаты увозили домой военную форму и оружие, добытое этим способом».
Все в этих свидетельствах Р.Пайпса важно. Но главное то, что большевики распространили — по крайней мере, не мешали, способствовали — передельную психологию на всю страну, включая город. И в пучине этой передельной революции провалилась в никуда всякая собственность (и как идея, и как институт), не только — частная. «…Идея общенародной или государственной собственности исчезла вместе с идеей частной собственности, и произошло это с одобрения нового правительства. Ленин словно повторял опыт крестьянского восстания Емельяна Пугачева…».
Но пока речь шла лишь о переделе вещественной субстанции. Хотя на самом деле русский передел распространяется на все сферы социальной жизни. — «…Зимой 1917-18 годов население России занималось дележом не только материальных ценностей. Оно растаскивало русское государство, существовавшее в продолжении шести столетий: государственная власть также сделалась объектом "дувана". К весне 1918 года вторая по величине империя мира распалась на бесчисленные политические образования, большие и маленькие, не связанные между собой ни установленными законами, ни сознанием общности судьбы, и требующие полной суверенности своей территории. За несколько месяцев Россия вернулась к средневековью до-московского периода, когда она представляла собой скопление удельных княжеств … Первыми отделились нерусские народы окраинных районов … В результате государство, находящееся под коммунистической властью, свелось к территориям, населенным великороссами, т. е. к размерам России в середине семнадцатого века … Но процесс распада затронул не только окраины: центробежные силы ощущались и внутри самой России, от которой отпадали район за районом».
Таким образом, большевистская революция сопровождалась переделом власти, государства. Нельзя сказать, что сторонники Ленина специально все это «придумали». Тем не менее «официальный лозунг «Вся власть Советам» облегчал этот процесс, позволяя региональным советам различных уровней — краевым, губернским, уездным и даже волостным и сельским — требовать независимой власти на подчиненной им территории. Результатом стал полный хаос». В этом месте Р. Пайпс приводит цитату из статьи-комментария к первой советской Конституции совершенно забытого ныне автора — некоего В. Тихомирнова. «Советы были: городские, деревенские, сельские, посадские. Никого они, кроме себя, не признавали, а если и признавали, то только "постольку, поскольку" это им было выгодно. Каждый совет жил и боролся так, как диктовала ему непосредственная окружающая обстановка, и так, как он умел и хотел. Никаких, или, вернее, почти никаких (они были в самом зачаточном состоянии), административных Советских построек — Губернских, Волостных, Областных Советов, Исполкомов — не существовало».
Конечной монадой, на которую передел власти уже не покушался, была волость. Здесь — в целом — передел остановился. «Края и губернии … распадались на более мелкие административные единицы, самой важной из которых была волость. Жизнеспособность последней определялась тем, что для крестьян волость оставалась самой крупной административной единицей, в пределах которой перераспределялись принадлежавшие им земельные наделы. Крестьяне одной волости, как правило, отказывались делить награбленную собственность с крестьянами соседней. Таким образом, сотни этих крошечных территорий стали по существу маленькими самоуправляющимися административными образованиями. Как заметил в то время Мартов: «Мы всегда указывали, что очарование, которым в глазах крестьянских и отсталой части рабочих масс пользовался лозунг: "Вся власть Советам", в значительной мере объясняется тем, что в этот лозунг они вкладывают примитивную идею господства местных рабочих или местных крестьян над данной территорией, как в лозунг рабочего контроля вкладывается идея захвата данной фабрики, а в лозунг аграрной революции — захват данной деревней данного поместья».