Когда напряжение достигло апогея, Нира утащила Гордона на улицу подышать воздухом. Вику вызвали к себе дети громким криком со второго этажа, и мы с Рэмом остались одни. Только я не стала искать тему для светской беседы — подошла и нависла укоризненной тенью над мужчиной в кресле.
— Почему ты не разрешаешь ей попробовать построить свою жизнь так, как она это видит?
С высоты заточения в больнице, а потом — рядом с ребенком, который не хочет дышать сам, все это мне казалось такой мелочью!
— Знаешь, — вдруг беззлобно усмехнулся он, — не буду я ей ничего запрещать.
— Зачем тогда это все? — растеряла весь запал я.
Он пожал плечами, улыбаясь, потом вдруг кивнул на соседнее кресло:
— Садись. — Я послушно пустилась рядом. Мы помолчали немного, прежде чем он продолжил: — Когда отец ушел, и я остался с Нирой на руках, я жутко испугался. И вроде бы столько народу вокруг, меня бы никто не бросил… а я чувствовал себя одним в этом мире. Потому что Нира перестала есть. Ничего в рот не брала почти, так ослабла…
Что-то в этом начале дернуло нервы, и я затаила дыхание.
— Никто не мог помочь. Уже думали везти в Смиртон, потому что у нас оборудования в больнице нужного еще не было. Счет шел на часы… Нира уже болталась в моих руках тряпкой… — Рэм щурился на огонь, а я не сводила с него взгляда. — Пока я случайно не положил ее в кресло, чтобы переодеться. Она вздрогнула тогда и разревелась впервые за день. Я сразу сунул ей бутылку, и она начала жадно есть… пока не встал с кресла. Стоило отдалиться от него — она снова закрыла глаза, представляешь? Пока до меня не дошло, что на кресле висел свитер отца. Я все не убирал его, не хотел отказываться, переставать верить, что он еще вернется. Нира чувствовала его запах, оставшийся на свитере. Стоило замотать ее в него, и все наладилось. Она начала есть, спать, улыбаться… жить.
Я медленно моргнула, дрожа все сильней внутри.
— Поэтому я буду ее беречь, Лали… Чтобы никто не забрал у нее повод жить.
Тут можно было бы сказать, что Гордон — отличный молодой человек, облившийся семью потами, но не сдавшийся. И он обязательно проникнется этой философией Рэма даже элементарно для того, чтобы выжить в этой семье. Но я не могла перестать думать о его словах.
— Это часто так происходит? — прошептала взволновано я.
— Что? — нахмурился он.
— Дети… — Голос дрожал. — Ваши дети остаются без отца и перестают бороться за жизнь…
— Бывает, — задумался он. — Я тогда всю доступную информацию перевернул, опросил своих. Все боялся, что это временное улучшение, просто совпадение, и мне лишь дали время, чтобы действовать.
— Но это не совпадение, — нетерпеливо закончила за него я.
— Временами в некоторых семьях замечали такое, да. И уж совсем в бородатые времена, когда отец семейства уходил на охоту, младенцев укутывали в его вещи. Это называлось «охранением». Отец — защитник, понимаешь? Мое опасение — не блажь. Человек не может быть «охранением» для ребенка-оборотня.
Я растирала застывшую кровь в ладонях, не в силах усидеть. Мне уже было не до Рэма и Ниры. Но когда я попыталась подняться, он вдруг тихо добавил:
— Я искал твоего медведя. Но не нашел.
— Где? — опешила я.
— В Климптоне. Он не бездомный и не дикий житель пустоши. Твои на допросе сказали, что встретились с ним у базы, но я им не верю. И надеюсь доказать обратное…
Я не смогла почему-то поблагодарить. Поднялась пришиблено и направилась на веранду, на ходу набирая Джастису сообщение, чтобы заехал за мной. А сама едва дождалась, когда Нира с Гордоном вернутся.
— Что-то случилось? — засуетилась подруга на мое прощание.
— Слушай, идея безумная… — Я оттащила ее в уголок, заглянув в глаза. — Но рассказ твоего брата о тебе дал мне надежду… И он правда за тебя очень боится.
Мы обменялись взглядами, я благодарно сжала ее руку, ничего больше не объясняя, и вышла из дома. Мне не терпелось поделиться идеей, но Джастис моего энтузиазма не разделил.
— Никогда не слышал о таком, — выкрутил он руль и медленно повел машину с холма. — Я со столькими брошенными детьми работал… И сын Рэма, приемыш — он мой пациент.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Рэм сказал, что не всегда. Вернее, у них сохранились рассказы о традиции «охранения», когда ребенка обкладывали вещами отца, если тот уходил на охоту, — взволнованно возражала я. — Не возникли бы они на пустом месте.
— Лали, да даже если и так, как это поможет тебе? — Он нажал на тормоз, чтобы иметь возможность посмотреть мне в глаза.
— Я могу попытаться достать какую-то вещь отца моего ребенка. — Джастис прикрыл глаза, вздыхая. А мне вдруг стало невыносимо обидно: — Я не прошу тебя верить! Я тебя вообще ни о чем не прошу! Мне не нужно, чтобы ты решал!
— Как ты его вещь достанешь? — сурово глянул он на меня, игнорируя крик.
— Попрошу помощи у отца, — решительно заявила я. — Если они взяли медведя в человеческой ипостаси, вещи должны были остаться.
— А если нет?
— Да что с тобой, Джас?! — вскричала. — Все, что ты можешь предложить — сидеть и ждать изо дня в день, когда что-то изменится?! А если нет?!
— Мне сложно давать тебе пустые надежды. Я ученый.
— А я — врач! — И я толкнула его в грудь. — Представляешь, как мне сложно верить в байку, которая единственная может объяснить, почему здоровый ребенок не хочет жить?!
Он схватил меня и прижал к себе, но я лишь повисла в его руках, пережидая. Все мысли были о том, как доберусь до комнаты и позвоню отцу. К черту все, расскажу ему правду и потребую помощи. Он мне должен, в конце концов. Это все из-за него… Эта тупая ежедневная боль стала нормой, но это не значит, что я должна с ней смириться!
— Лали, — заглянул в глаза Джастис.
— Поехали, — отстранилась я.
По приезде я сразу направилась на скамейку, не рискуя заходить в корпус — мне нужно было больше воздуха и пространства, чтобы вместило все мои надежды или их полный крах, если отец откажется помочь.
Он взял трубку сразу же:
— Лали, что случилось? — Голос уставший и надтреснутый.
— Мне нужна твоя помощь. Очень. Как никогда.
— Что такое? — подобрался он.
— Тот белый медведь… У тебя могли остаться его вещи? — Я расхаживала вдоль скамейки в свете нескольких окон двухэтажной больницы.
— Что?
— Пап, это очень важно. — Я тяжело вздохнула, прежде чем произнести самое тяжелое: — Я родила от него ребенка.
Последовало предсказуемое молчание, в котором я слышала, как учащается его дыхание.
— Ты поэтому сбежала в Аджун, — хрипло выдохнул он. — А я думал…
— Что ты думал? — насторожилась я.
— Что ты беременна от Пола, но не решилась родить… Я же видел, что ваши отношения не ладились…
Я только закатила глаза, судорожно хватая воздух. Конфиденциальная клиника радостно слила меня отцу! Да и к черту!
— Папа! Ребенок… ему нужна помощь, и мне не к кому больше обратиться! Мне нужны вещи медведя!
— Лали, — прохрипел он, — дай… дай мне несколько секунд…
Я вдохнула холодный воздух поглубже, подняв взгляд кверху. Пошел снег, и снежинки красиво кружились над головой в тишине, сгорая на моих щеках.
— Как это произошло? — наконец, тихо спросил отец.
Я рассказала. Как ходила к клетке, как попалась в лапы и открыла замок, спасая собственную жизнь. Мне было все равно, что он подумает. Я готова была сказать ему что угодно, потому что сердце уже скакало в нетерпении его ответа.
— И что с ребенком? — взволнованно спросил он. Не потребовал, почему я не сделала аборт или не сказала им.
— Он на системе поддержания жизни, родился недоношенным. Я не могу тебе объяснить все и сразу, но ты — моя последняя надежда. Сегодня мне случайно открылось, что ребенку может не хватает отца, его запаха рядом!.. Я…
Я опустилась на скамейку и заплакала — не стало сил. Казалось, я бьюсь в железобетонную стену. И если отец сейчас скажет, что все это его не интересует, я сломаюсь.
— Думаю, да, на базе остались его вещи, — вдруг прошелестело в моей Вселенной. — Но попасть туда будет непросто, Лали. Мне запрещено приближаться к Климптону.