Когда я вошел в хижину, пациентка спокойно курила трубку, свесив больную руку через край гамака.
Мы положили ее на пол и приказали спокойно лежать. Под больную руку подложили каучуковую сумку. Муж и трое детей следили за нашими приготовлениями с бесстрастными лицами. В углу играли и дрались две обезьяны, привязанные к шесту. Большой попугай не переставая что-то трещал, а маленькая хромая собачонка казалась самым заинтересованным зрителем. Секретарь вынул из сулемы хирургический нож и передал его мне. Я обмыл место предполагаемой операции кусочком ваты и карандашом провел линию на руке.
Можно себе представить, с какими чувствами я приступил к операции. Но раз начав ее, мы забыли обо всем, думая только об успешном ее окончании. Я опускаю здесь описание деталей. Женщина потеряла сознание прежде, чем мы дотронулись до ее кости, и, таким образом, природа сама позаботилась о действительном, хотя и примитивном наркозе. Мы совершенно забыли о необходимости сшить края раны и, когда дошли до этой стадии, пришлось послать мальчика к Сильва за иголками. Сперва их прожгли в огне, затем погрузили в сулему, чтобы продезинфецировать, а потом уже приступили к сшиванию. Я еле держался на ногах и сам был близок к обмороку. Придя домой, я долго не мог заснуть. Один и тот же вопрос долбил мой мозг: поправится ли она после этой варварской операции?
На следующий день рано утром я пошел навестить свою пациентку и нашел ее в лучшем состоянии, чем ожидал, так что это дало мне некоторую надежду на благополучный исход. Успокоившись немного на ее счет, я решил осмотреть хижины, в которых жили рабочие. Все они оказались такими же любезными, как их староста Маркез, и радушно приглашали подняться по приставной лестнице и войти в хижину. Здесь они неизменно угощали меня чашкой крепкого кофе. В каждой хижине было всегда два или три гамака, и мне предоставлялось выбрать, в какой я хотел сесть. Хижины обыкновенно имели две комнаты, стулья заменяли ящики из-под бисквитов, а в углах стояли винчестеры и раскрашенные весла. В этом состояла вся обстановка.
На другой день я проснулся с восходом солнца и, выпив кофе, попросил одного здоровенного парня сопровождать меня в моей первой экскурсии в настоящие джунгли. До этого времени я видел джунгли только с заднего крыльца в Ремати-ди-Малис и с палубы «Каролины». Теперь я находился в самом их сердце и хотел изучить как следует.
Мы вошли в лес по узкой тропинке, охраняемой у входа великолепной высокой пальмой. Эти узкие тропинки на каучуковых плантациях называются эстрадами. Эстрада, по которой мы пошли, извивалась между каучуковыми деревьями, проходя через ручейки и упавшие деревья. Кора каждого каучукового дерева — их было сотни полторы, — была испещрена по всей окружности надрезами дюйма в полтора длиной на высоте 10–12 футов. Около каждого дерева стоит палка, на конце которой до дюжины и больше жестяных стаканчиков, куда собирается каучуковый сок.
Каждый рабочий обыкновенно имеет в своем ведении две эстрады, по которым он поочередно проходит, выпуская сок из деревьев. Мы не встретили на эстраде рабочего, так как он в это время работал на другой, подведомственной ему тропинке.
Листва в лесу была настолько густа, что солнечные лучи не проникали через нее, а потому внизу царил полумрак и было сравнительно прохладно и идти было очень приятно. Однако после часовой ходьбы мой провожатый, несмотря на свою здоровенную комплекцию, стал жаловаться на усталость и недомогание. Я ему сказал, что он может вернуться домой и что я один найду дорогу. Он с радостью повернул в обратный путь, а мне пришлось одному тащить свою большую фотографическую камеру, охотничье ружье, револьвер и мачете.
Вдруг до меня донеслись страшные звуки, которые новичку показались бы ревом дюжины львов, вступивших в смертный бой, но я знал, что эти ужасные звуки, сотрясавшие лес, исходили всего только от одной обезьяны-ревуна. Поставив свою камеру на землю около каучукового дерева и сойдя с тропинки, я пошел прямиком на звук, пробираясь через кустарник. Но звук, казалось, оставался все на том же расстоянии. Я остановился, не решаясь идти дальше из боязни заблудиться и потерять оставленный аппарат.
Вдруг раздался треск и шум на этот раз близко от меня. Я вздрогнул от неожиданности, но, быстро оправившись, приготовился к встрече неизвестного зверя. Я чувствовал волнение, знакомое каждому охотнику в ожидании крупной дичи. Вот впереди меня раздвинулись ветви кустарника, и из-за них выбежало стадо диких кабанов. Я прицелился в самого крупного и выпустил для верности подряд пять зарядов в его голову. Остальные в испуге разбежались, а я поспешил к месту, где свалился кабан. Он был средней величины, весом около 125 фунтов, с красивыми большими клыками. Зверь бросал злобные взгляды, бил ногами и хрипел, пока не испустил дух.
Так как мне предстояло тащить домой камеру, то захватить с собою еще и кабанью тушу я не мог и ограничился тем, что отметил место и срезал кабану уши. Целых четыре часа мне пришлось употребить на поиски камеры. Было уже поздно, когда я вернулся домой.
Наследующее утро мне представился случай наблюдать процесс окуривания каучукового сока. Один из рабочих, собравший достаточное количество каучукового сока, занялся его сгущением. Когда я вошел в дымник, рабочий был занят поворачиванием большой палки, опиравшейся на две горизонтальные рамы; эти рамы были расположены по обе стороны широкой воронки, из которой выходил дым. Посередине палки был большой каучуковый шар; над ним рабочий держал жестяной сосуд, из которого наливал каучуковый сок. Жидкость постепенно теряла свою прозрачность и сгущалась в красивую желтовато-коричневую массу, представлявшую собой каучук в его первой, не обработанной стадии. В таком состоянии, в виде шаров, каучук грузился на пароходы и экспортировался.
Воронка, из которой выходил дым, была конической формы и имела около трех футов в высоту. Под ней был разведен костер из небольших деревянных щепок, которые при горении давали едкий дым, содержащий большой процент креозота. Креозот как раз и имеет способность сгущать каучуковый сок.
Переработав таким образом весь запас каучукового сока, рабочий поднял палку с каучуковым шаром с рам и стал катать шар по мягкой доске, чтобы удалить из него влагу. Затем он положил палку на две вилообразные ветки и прикрыл воронку несколькими зелеными листьями, чтобы заглушить огонь. Поверх листьев он положил жестяной сосуд и кусок глины, затем наполнил яму в земле золой. Это делалось для того, чтобы поддержать огонь в течение суток, по истечении которых костер снова разжигают для обкуривания следующей порции каучука.