Читать интересную книгу Взломанная вертикаль - Владимир Коркин (Миронюк)

– Не знаю, – печально отвечал мудрейший. – Я вырос в этой долине первым, сюда меня занёс южный ветер из благодатных мест, где, как много позже мне рассказывали птицы, страна покорителей пространства и времени – атлантов. Мы живём на краю их земли. А потом появились вы, наше племя зеленое, – кивнул он ветвями в сторону младших. – Многое помню я на своём веку. Хлестали нас ветры дикие, глодали наши листья звери жуткие, чешуей обросшие, вода океана топила нас. Так ведь, мудрые?

– Так, так, – зашелестели листвой ветви старых деревьев. – Так, так. Помним всё это мы.

– Гибло нас много, вырастало больше, – продолжил мудрейший. – Для зверя дикого плод наш горький, и убрались они восвояси. А ветер не страшен нам, жилы наши сильны, и вода не берет, крепки корни. Помню я, как появился ты, дубок – широколист, и как впервой зазеленела листвой молодая берёзка – белокожица, и как ёлочка – ежик проклюнулась у светлого родничка. Всякое помню. Но никогда ещё так не тряслась земля, никогда ещё не было шума такого, никогда ещё так не кружилась моя голова. Даже в тот день…

Притих лес, и было слышно, как падают слезы из глаз старого великана – вождя, большие, точно желуди дуба.

– Заросли пни тех уж сгинувших братьев. И десятая часть самых мудрых не вспомнит имён их. Даёт знать та история и поныне, все ещё ломит кости, и кора моя треснула, кое-где обломалась. Да, то был страшный день. Молнию можно ль представить без тучи? Она была устрашающа! С ревом молния пронеслась над лесом. И гибли те, кого хвост её с корнем вывернул. Потом внезапно взошла она вверх, и горе тем, над кем поднялась прямо в небо. Взошла, до корней обожгла наших прадедов, и, зловещая, скрылась в облаке. И страшусь с тех пор я лишь молнии той.

Не успел досказать свою речь старый вождь, как вдали запылал небосвод. Гул страшенный, как сто разъярённых морей, полетел и снова заглох. А огромной каменной птице-идолу, которой поклонялся весь лес и даже самый мудрейший, деревья в тревоге шептали: «Спаси! Сохрани нас!» Только камень тот, что поил всех чудесным ручьем, оставался глухим. Он всегда был глухим. Он ушёл весь в себя, потемнел, тыщи лет позади! Он теперь весь в тени. Благодать, ведь солнце не жжет. Благодать, тут ветра не секут, потому что деревья вокруг растут. Тишина да покой доконали камень: и оглох он, и почти что ослеп.

Жар земной по корням вдруг пребольно хлестнул. И поднялась земля, и разверзлась земля, и упал неба свод. И пропал весь лесной народ.

* * *

Голосисто заливалась лайка Вьюга, увязавшаяся за хозяином. Что-то восторженно кричал, размахивая руками, Женька Петров, вырвавшийся вперёд от группы. Если друг зовет, надо идти. По дороге от пункта триангуляции до места, где прошлой осенью стояли лагерем приезжие из областного центра и местные связисты из Сетарда, делая самые предварительные наметки по установке именно здесь ретранслятора, Виссарион разговорился с Игорем Хрипко.

– С вами, Игорь, можно согласиться в том, что установка ретранслятора обойдется дешевле строительства телецентра. Но тогда самые северные районы области окажутся в проигрыше: им телевидение будет недоступно. И невозможно показать жизнь наших районов.

Хрипко пытался высказать свои аргументы. Виссарион упрямо продолжал:

– Дайте изложить мысль полностью. Так вот. Можно, конечно, с помощью ретрансляторов, воздвигнутых у границ соседней, северной области, иметь устойчивый приём телевещания. Но нас, присетинцев, дела в соседней области интересуют постольку – поскольку. И обслуживающий персонал ретранслятора, наверно, немалый. Надо строить жилье. Как и чем заманить сюда, на вершину Райской, инженеров и техников? А их семьи? Их не будут здесь ждать благоустроенные квартиры и французские булки.

Заметив протестующий жест Игоря, Стражин завершил свой монолог:

– Людей смелых и сильных духом России не занимать. Но жить на горе придется не год и не два. В том закавыка. Может сломаться психология человека.

– О чём спор. Райская – не городской проспект, – энергично подхватил тему Хрипко. – Прожить здесь лет пять, я бы не набрался смелости, или, точнее, силы воли. Люблю город, по натуре горожанин. Однако годика два-три пожил бы, не хныча. Такие вахты, с регулярной заменой персонала, выдюжит каждый здоровый человек. Добровольцы, готовые проложить тропу другим, найдутся, в том нет сомнений. Но я полагаю, что строить телецентр в Сетарде – неоправданная роскошь, влетит в копеечку, да какую. К тому же иметь два телецентра по прямой, имею в виду соседнюю область, на расстоянии всего чуть больше двухсот километров – нецелесообразно. А телесюжеты о жизни наших северных районов, отснятых телевиками-собкорами, показывать соседям не представляет сложности. Руководство договорится. Я – за ретрансляторы.

– А я за свой телецентр! Районы наши не нищие, есть и газ, и «черное золото», и руды, – парировал журналист.

* * *

Все настойчивее Женькин голос, группа спешит к нему. И каждый замер очарованный: среди лунного однообразия горного ландшафта, где камень на камне, красовалась огромная птица. Каменная птица. Она была вдали от редчайших здесь в ту пору туристских троп, и просматривалась издали под определённым углом. Будто Природа-владычица хранила её. Всем показалось, что перед ними лежит пребольшущая утка. Присела передохнуть на минутку-другую и почему-то окаменела.

* * *

Такого волнения земли каменная птица-идол не испытывала. Раньше все деревья молились ей, как святой, потому что она своим родником подарила жизнь многим. И птица привыкла к тиши и покою. А тут в какой-то момент она вдруг ощутила, что уже не камень, а полная сил и упругих перьев в красивых крыльях гордая птица. Подброшенная невероятной силой, она взмыла высоко вверх, закрыв от наслаждения, обуявших чувств, свои каменные глаза. И не видела птица, как всё вокруг рушилось. Земля бугрилась, рвалась с неистовым грохотом. Из самого сердца Геи била жгучая алая кровь, а сквозь простреленную, разорванную бурным адским потоком земную грудь вырывались чудовищные вихри пламени. А птицу все швыряло и швыряло. Ей даже почудилось, будто она услышала клёкот своей матери, и стало обидно, что она, такая красивая гордая птица, всего-то лишь камень. Птица силилась вспомнить тот день, когда превратилась в холодный камень. Быть может, она совершила некий грех, напала на ребёнка кичливых двуногих существ, которые, говорили ей соплеменники, даже грозили Марсу! Или, может быть, хотела свергнуть царицу своего рода, праведницу АР? Тогда Матушка Мира наказала её. Но мысли о прошлом быстро затухли, словно их не было. Она просто упивалась далёким полётом. Потом та же невероятная сила ухнула каменную птицу в клокочущую жгучую реку. От боли она потеряла сознание.

Пролетело много веков, пока она очнулась. Пришла в себя и ничего не узнала вокруг. Не было уж той бархатной зелёной долины, а кругом лежали или валялись, как попало, такие же, как она, камни. Только в ней ещё билось сердце, так редко, так тихо. И все же она жила. Дул пронизывающий ветер, а зимой ее укутывало чем-то белым. То был снег. «Снег этот белый падает с неба, – так поясняли ей те камни, в которых тоже еще теплилась жизнь. – Снег – это брат свирепого Борея». А ночами на вершину опускались тучи странницы. Слышала птица от них разные мудреные речи. Узнала, что её родина, где процветали эти двуногие атланты, исчезла в морской пучине. А ещё: будто есть другие люди и города, в которых они живут. Дома там из дерева и камня. И много разных чудес на свете. Когда же птица замечала в горах этих людей, то в страхе совсем закрывала глаза и молилась Матушке Мира, чтобы они прошли мимо неё. Если людей было много – вереница, то они чего-то беспрестанно орали и звали себя как-то странно – туристы. Другие шли молча, согнувшись к холодной тут Гее под тяжестью рюкзаков, зачем-то стучали по камням молотками. Однажды у птицы появилась тайна. Ни одному камню живому не обмолвилась. Птица ведь знакомилась лишь с живыми камнями, кто мог размышлять о судьбе, о природе вещей. Да таких в округе была горстка. И те постепенно гибли. Их рушило время. И у птицы-камня давно ослабли глаза, видать, каменели последние силы её жизни. Как-то упавший с небес чёрный камень неловко ударил её. Она чуть накренилась, веки открыла. И едва не вырвался из груди крик. В поверженном рядом могучем длинном камне она узнала знакомый силуэт мудрейшего вождя-дерева из их прекрасной долины, поросшей там и сям чудесным лесом. Это был теперь коричнево-серый камень, как и все поодаль. Трудно было узнать в раскрошенном каменном теле вождя – исполина Великого, мудрейшего из мудрейших родной бархатной долины. Да как не узнать! Так могуч был в долине только ОДИН.

Сердце её по каменеющим жилам толкнуло стынущую каплю крови. Пробудилась внезапно быстрая мысль. И припомнила тяжёлая птица всё-всё. Стая их в предавние времена опустилась на отдых в долину. Она, только что приняв обряд взрослой птицы, открылась вождю стаи, что полюбила Великое Дерево, чьи ветви так ласковы и упруги.