«О, как было бы приятно, если бы в моей собственной постели был мужчина, которого можно рассматривать не со стыдливой нерешительностью, а с дерзкой откровенностью. Как было бы хорошо, если бы Джозеф развлекал своими невероятными историями моих собственных детей, пока их веки не начинали тяжелеть и слабость не брала верх над любопытством», — эта мысль, прокравшаяся в сердце Джуд, была не столь смелой. Джуд вздохнула и улыбнулась собственным фантазиям — обычно она не потакала им. Возможно, причиной ее мечтательного настроения была эта грозовая ночь или, быть может, мужчина, вытянувшийся на простынях, которые она выстирала своими руками. Но вероятнее всего, в этом была виновата усталость после трудного дня, затмившая ее здравомыслящее восприятие пеленой романтических мечтаний. Но в чем бы ни была причина, Джуд стало грустно и тоскливо.
Ей уже давно пора было уйти, но время шло, а Джуд все искала повод остаться там, где она была. Их гость удобно отдыхал — или по крайней мере так казалось; под крахмальной простыней его грудь поднималась и опускалась с равномерной ритмичностью, и на лице не было заметно никаких признаков лихорадки или страдания, а Джуд ожидала собственная кровать в комнате наверху, где она по ночам спала и слышала звук только собственного дыхания. Сегодня ночью что-то абсолютно непреодолимое манило ее остаться в почти полной темноте, прислушиваясь к тихому дыханию другого человека.
С такими мыслями было опасно находиться в темноте наедине с мужчиной, которого Джуд совсем не знала. Несбыточные мечты могли заманить мысли старой девы в неведомое царство страсти, а зарождающиеся желания убедить невзрачную женщину в осуществимости невозможного.
И, будучи чувствительной старой девой, Джуд, оторвавшись от мечтательного созерцания, отправилась в свою девичью спальню наверху, чтобы оставшиеся ночные часы метаться от безумного возбуждения.
Глава 4
Раздался раскат грома. Начавшись злобным ворчанием, он постепенно набрал такую силу, что в окнах задребезжали стекла, а стены затряслись от его гнева.
Для Долтона Макензи, постепенно приходившего в себя на узкой кровати, шум исходил главным образом из источника, находившегося у него между висками, и многократно усиливался там до тех пор, пока звук и боль не стали неразделимыми. Очень долго Макензи не решался пошевелиться, боясь, что эти прожорливые твари причинят ему еще большее страдание, и постепенно у него в голове сложилось знакомое покаянное заклинание: «Больше никогда. Покуда я жив, я никогда больше не прикоснусь к спиртному». И пока он лежал, стараясь спрятаться от мучительной боли, пульсирующей у него в голове, его мысли стали медленно проясняться, и с этим прояснением пришло смятение.
Где он пил? Обычно вместе с расплатой приходило воспоминание о полученном перед тем удовольствии. Но сейчас Макензи не мог вспомнить ни салун, ни хороший обед с вином или хотя бы бутылку у себя в номере отеля. Последнее, что он помнил, было… было… Он слегка наморщил лоб, и от этого усилия снова почувствовал, как возвращается боль. Он уже почти отказался от попытки вытащить воспоминания из трясины боли, когда они большой волной сами накатились на него. Дилижанс. Нападение грабителей. Вспышка не попавшего в цель выстрела, которая, очевидно, обожгла ему кожу на лице и ослепила глаза ярким светом, сначала белого, затем красного цвета, после чего наступила чернота — та самая чернота, которая окружала его и сейчас.
«Мои глаза».
Подняв непослушную руку, Долтон пальцами ощупал незабинтованную опухоль, где бурлящим вулканом сосредоточилась боль. Он не мог вспомнить, чтобы его били по голове, но доказательство было неоспоримо. Правда, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что его прикосновения сообщили ему при дальнейшем исследовании — его глаза покрывала сложенная в несколько слоев марля.
Макензи мысленно вернулся к пистолетному выстрелу и последовавшей за ним яркой огненной вспышке, после которой не осталось ничего. Его кончики пальцев двинулись поверх марлевой повязки. Он шумно, прерывисто дышал, пока поднявшаяся из внутренних глубин паника не поглотила все остальные чувства. Свирепый удар грома, казалось, потряс сам воздух вокруг него. «Где я?» Макензи просунул пальцы под сложенную материю и, потянув, сдвинул ее вверх. Он почти не ощутил боли, когда прилипшая к ожогу ткань потянула за собой большие участки поврежденной кожи, потому что старался разжать веки, которые слиплись и образовали болезненные, почти без ресниц рубцы. Страх неведения и ужас подозрения лишили его осторожности, заглушили внутренний голос, который убеждал, что сейчас нужно оставить все как есть. Но в эту грозу, в непривычной полнейшей темноте доводы не подействовали, Долтон решил, что должен все узнать.
Он должен был узнать, осталась ли у него способность видеть.
Затрудненное дыхание заглушало доносившийся снаружи шум ветра и дождя, наполняя незнакомое пространство комнаты тревожными звуками каждого отдельного вдоха и выдоха. Макензи не мог совладать с волнением, его сердце быстро и тяжело стучало, и с каждым его биением он все больше осознавал опасную неопределенность своего положения. Годы выживания в самых рискованных условиях вынудили его научиться управлять ситуацией — и самим собой. Поэтому он заставил себя открыть глаза, не обращая внимания на боль, которую вызвало разъединение слипшихся тканей, потому что боль от незнания была гораздо сильнее.
Глядя вверх широко раскрытыми глазами, он ждал, что что-нибудь произойдет. Он не был уверен, чего именно он ожидал — возможно, много ярких вспышек, безусловно, неясных очертаний каких-нибудь предметов в темной комнате. Так как вокруг него ничего не происходило, Макензи сделал вывод, что была ночь, поэтому в течение нескольких секунд он терпеливо ждал, когда станут видимыми детали — углы потолка, случайные вспышки света от грозы снаружи, — чтобы обрести чувство ориентации в огромном колодце темноты. Но не было ничего, вообще ничего.
— Нет, — простонал он, отвергая то, что говорила ему логика, даже когда столкнулся с не вызывающей сомнений очевидностью, потому что отказывался считать ее правдой.
Он отказывался признать тот факт, что был слеп.
Джуд казалось, что она только что закрыла глаза в поисках ускользающего сна. Усталость начала наплывать на границы ее сознания, обещая немного так необходимого спокойствия, и Джуд расслабилась, принимая его. Но едва только умиротворяющий бальзам пролился на ее душу, раздавшийся внизу шаркающий звук вывел ее из блаженного состояния. «Сэмми», — сначала подумала она и решительно закрыла глаза. Но звука открывающейся двери, который означал бы, что ее брат искал себе укромный уголок, не последовало. Вместо этого послышался звук царапанья по дереву, как будто кто-то вслепую натыкался в темноте на мебель. Вслепую…