Читать интересную книгу Небесный огонь - Ариадна Борисова

«Жених» отодвинулся от Илинэ. Погодя, засуетился, захозяйничал над котелком, пряча глаза. Высыпал в воду сухую рыбную крошку.

– У меня все есть, – залопотал чуть подрагивающим от страха голосом. – Матушка позаботилась. Я хаживал домой ночами, когда мой друг храпел.

Вытряс из вьючных сум кожаные мешочки:

– Тут – вяленое мясо, тут – тертые луковицы сарданы…

* * *

Запасливая матушка налила в туес с зауженным горлом свежего топленого масла, в другой натолкала квашеную зелень. Набила сумы копчеными тетерками, жареной рыбой, сушеными коровьими кишками, начиненными жиром. Жалостно причитала, провожая Кинтея в дорогу. Все пеклась-радела о нем, невезучем.

После неудачи с поджогом Манихаевой юрты мать распустила слух, будто приятели рванули на север, а они прятались от эленцев и чужаков в норах зверей. Жизни человечьей не стало, впору было волками выть. Кинтей сказал матери, что вернется, хотя вовсе не хотел возвращаться. Собирая еду и кой-какую одежонку, она сквозь плач утешала себя и сына, что отъезд на юг поможет ему избежать войны с бесами, из-за которой в Элен отовсюду ринулся подозрительный сброд. Жаловалась на старейшину Хорсуна: раздает пришельцам на поселение лучшие места в долине, праздники для них устраивает. Вот и сегодня в заставе ожидается медвежий пир. Воинское Посвящение справляют.

«Пируют! – в глухом бешенстве думал Кинтей. – Они – пируют, нищее отребье привечают! А мы с Топпотом, наследники исконных эленских родов, вынуждены бежать куда глаза глядят! Подпортить бы им праздник напоследок… Пусть удалые ботуры Хорсуна ищут потом виновных, покуда кукушка жаворонком не запоет».

Мысль о последнем мщении неотвязной мошкой зудела в мозгу. Распрощавшись с матушкой, Кинтей зашел в коровник. Накинул рванину поверх добротной одежды, испачкал сажей лицо, шапку поглубже надвинул. Сгорбился, заморгал подслеповато… Посмотрел на себя в лужу – старик стариком. В заставу пробрался спокойно. Встречные знакомые не признали, чужие носы воротили от чумазого старикашки.

Асчит с помощниками, как всегда, суетились у костров. В широком дворе хлопотали бабы, разнося угощение. Народ гулял! Кинтей скромно притулился сбоку среди тонготов. Пожевал мясца, чтобы внимания не привлекать. Улучив миг, тихонько прошел за Двенадцатистолбовую, вроде до ветру. Нет никого. Заглянул в окно – пусто в юрте! Празднуют молниеносные… Скоренько выставил окно.

Оружие особо не выбирал, снял болот с рожка на первом же столбе. Меч оказался превосходным. Острое лезвие в мгновение ока лишило тетив луки, гроздьями висящие на столбах. Кинтей охолостил оружие на девять дней, пока не вызреет новый ременной сыромят. Думал еще чем-нибудь навредить, но заспешил: почудилось, что кто-то дергает плотно закрытую дверь. Да и нечего тут было ломать. Разве стрелы полущить об колено? Махнул рукой – оскопленных луков выше головы хватит для переполоха.

Прихватив полюбившийся меч, побежал к Дирингу. По пути скинул лохмотья, подобрал запрятанные матушкины сумы, а тут – девушка на тропе. Шла, видать, с пира домой. Мягкие косы разлетались с плеч, шаг был легкий, быстрый.

Нечеткая, недозрелая мысль поманила Кинтея. Посулила оскорбленной душе ублажение жестокой отплатой эленцам… «Постой-ка, – удивился, крадучись, – а ведь это Илинэ! Отказная невеста!» И в глазах потемнело от желания повалить на тропу, тиская грудь, руки заламывая… Остановился. Нет, нет, – для забав девки всегда найдутся, без Илинэ же, глаз ее звездных… свет не мил. Пришло мгновенное решение взять гордячку с собой. Побольнее будет отместка, чем злополучный поджог и порча луков! Все знают, что Лахса в приемной дочери души не чает.

Догнал Илинэ на цыпочках, стукнул по затылку подобранной палкой – заголосить не успела. Стянул ремнем руки и ноги девчонки. Лицо обвязал своей рубахой так, чтобы дышать могла, но не крикнуть. Время поджимало, а как хотелось хоть раз губами к нежной шейке припасть! Старался не смотреть в вырез ворота, где белела высокая грудь. Не то что ртом вожделеющим – пальцем не коснулся.

Через правое плечо Илинэ перекинута, через левое – вьюки. Боялся попасться кому-нибудь на глаза. Человеком, что несет безжизненную девушку, любой бы заинтересовался.

Вовремя приметил Кинтей медвежью шкуру, распяленную на изгороди у дома Долгунчи. Вновь повезло! Лесной старик вытурил друзей из разваленной юрты на сытыганской горе, а теперь его шкура изгнанному и послужит. Понятно, за какие заслуги Хорсун отвалил перестарке подарочек на лежанку. Пусть слезами умоется веселая игрунья – не валяться ей с багалыком на пышном мехе таежного красавца!

– Попомнишь ужо медвежий пир, подложный старейшина, – прошипел Кинтей, заворачивая в шкуру бесчувственное девичье тело. Уж он-то хорошо помнил пощечины, которые Хорсун закатил ему когда-то. Детская была стычка, но Кинтей не просто упал после Атынова колдовского удара, а лежал без сознания…

Кинтей ничего не забыл.

…Похлебку сдобрили маслом и матушкиной квашеной травкой. Получилось на славу, а Илинэ есть отказалась. Что ж, не хочет – как хочет. Голод время любит. И приязнь человека к человеку тоже от времени зависит. Никуда не денется девка.

– Куда ж вы с Топпотом бежать-то намеревались? – прищурилась Олджуна.

– Не поминай погибшего всуе, – мягко укорил Кинтей. – На юг думали двинуть.

– Рога Водяного быка на горящую воду менять? – перебила дотошная сытыганка.

Ох, отравительница воинов! Забыла, что Кинтей с Топпотом помогли ей как-то на торжищах Илинэ оговорить. Знал бы этот Соннук, какая подлая змеюка на самом деле Олджуна! Кинтей прикусил губу и похвалил себя – молодец, скрепился, не надерзил. Даже глазом раздражения не выказал. А что у человека в душе гулкая злоба поднимается, так снаружи не видно…

Разве объяснишь им, какие чудесные грезы умеет навевать волшебная горящая водица? Она сияла в огне радужно-синим пламенем, дарила незабываемо яркое счастье мыслям и радость телу. Правда, на другой день страшно болела голова и ломило кости… Но стоило снова прильнуть к заветному кувшинчику, если что-то в нем оставалось, и неприятностей будто не бывало.

На позапрошлом базаре довелось выторговать у старого нельгезида двадцатку кувшинов за три связки собольих шкурок и обломки рогов Водяного быка. Седмица дней прошла, как в небесных ярусах. Чувствовали себя богами…

Торговец рассказывал, что в стране Кытат такие рога очень ценны. Их меняют на листы с клеймами, которые имеют необыкновенную власть над людьми. Топпот тогда посмеялся: пусть бы попробовали какие-то листики взять верх над парнями из Элен! А нельгезид сказал, что в обмен на эти неказистые безделицы люди готовы отдать все – драгоценности, утварь, рабов. Красивые женщины, лишь покажи им листочек, соглашаются подарить себя на ночь, и делай с ними что хочешь.

Кинтею не очень-то верилось, но потом торговец, поигрывая масляными глазками, повторил рассказ прилюдно. Топпоту особенно понравилось о женщинах. Девицы и молодки Элен не очень-то его жаловали. Осмелился даже спросить старика, можно ли… ну… сразу с несколькими? Тот захохотал: «Хоть с двадцаткой баб! Главное – чтоб ты богат был такими листиками».

Крепко запали на ум туманные посулы бывалого человека, речи его заманчивые. В этом торговом году Топпот нашел в обрыве Диринга второго бычину. Не стали ему рога бить-расколачивать. Откопали, выломали и спрятали целиком. А нельгезиды не приехали…

Да ладно. Здесь-то они всех обмануть норовят, а в Кытате рога, небось, можно сбыть за целый ворох властных листиков, по-настоящему богатыми стать. Друзья изрыли в том месте всю кручу и обнаружили вмороженного в берег третьего великана. Отчего он помер, как первые два, размышлять не стали. Много ли пользы от лишних дум о загадочном бытии подземных животных? Рога-то – вот они, драгоценные.

Так что все – правда. Собирались на юг, а теперь – прощай, Кытат, диковинная страна, куда улетают птицы! Не зря говорят, что волшебные Водяные быки приносят несчастье. Знать, и мертвые они сильны. Призвали железочешуйчатую ящерицу расправиться с возмутителями покоя…

Жаль беднягу Топпота. Жаль лошадей, что остались на привязи в лесу у Диринга. Четыре добрых верховых, три вьючные были готовы к долгому пути. Ну, не вечно ждать им. Ботуры, рыская по лесам в поисках попортивших луки лиходеев, отыщут лошадок. Если их еще не сожрала Мохолуо.

* * *

Луна цвета рога Водяного быка выглядывала из-под многослойного небесного одеяла. На жесткой циновке, плетенной из древних корней, спала восьмикрайняя Орто. Слабо плескались во сне волны. Терпким звериным парком исходила медвежья шкура, расстеленная на горячем пепле. Лежа на ней рядом со спящей Олджуной, плакала Илинэ.

Под утро бледные звезды закружились в медленном хороводе, а луна превратилась в Сата. Волшебный камень приблизился, повернулся и сверкнул всеми восемью гранями. Не успела Илинэ удивиться, откуда он здесь взялся, как в его туманной глубине загудели ветра.