Читать интересную книгу История спаги - Пьер Лоти

Иногда он садился у порога домика Самба-Гамэ с той стороны, где была квадратная площадка, огороженная полуразвалившейся кирпичной стеной. Посередине нее росла желтая, чахлая пальма с колючками — единственное дерево во всем квартале.

Он садился и курил сигаретку за сигареткой, которые сам научил делать Фату. Увы! Скоро даже и этим развлечением придется ему пожертвовать из-за безденежья.

Апатичным взглядом темно-карих глаз Жан следил за резвящимися на площадке тремя маленькими негритянками, которые порхали в сумерках, будто ночные бабочки.

В декабре с заходом солнца в Сен-Луи всегда дует свежий морской ветер, а над горизонтом нависают громадные тучи, никогда не разрешаясь дождем. Они проносятся высоко над землей и исчезают, не уронив ни капли влаги, — самая настоящая засуха, когда вся природа изнемогает без дождя. Но в эти декабрьские сумерки можно, по крайней мере, дышать; свежий ветерок приносит прохладу и отдохновение — зато настроение становится почему-то еще более меланхолическим. Когда в сумерки Жан садился у порога своего унылого жилища, мысли его уносились далеко.

Пространство, по которому ежедневно блуждали его глаза, изучая его по громадным картам, висящим в казармах, зачастую, особенно среди сумерек, проносилось перед его внутренним взором калейдоскопом воображаемой жизни.

Прежде всего он мысленно переправлялся через темное пятно пустыни, начинавшейся за его домиком. Эта первая часть путешествия совершалась медленнее всего — с частыми остановками среди таинственного ландшафта, где ноги утопают в грудах песка.

Затем следовало путешествие через Алжир, Средиземное море и приезд во Францию, в то место, заштрихованное на карте, которое рисовалось ему в виде синеватых гор, уходящих своими вершинами в облака, и горы эти были — Севенны.

Горы! Как давно он не видел ничего, кроме пустынных равнин! Так давно, что он уже почти не мог себе представить другой картины.

А леса! Эти громадные каштаны его родины, под сенью которых звонко журчали ручьи; деревья, росшие на настоящей земле, покрытой зеленым мхом!.. Как отрадно было бы увидеть клочок влажной земли, поросший мхом и свежей травой, вместо столбов пыли, вздымаемых ветром пустыни.

А это дорогое село, над которым витало его воображение, старая церковь, — кажется, крыша ее засыпана снегом, а с колокольни слышатся звуки Angelus (как раз семь часов вечера), рядом его домик, и все тонет в голубоватой дымке холодных декабрьских сумерек, залитых бледным лунным сиянием.

Возможно ли? В то время как он здесь изнывает, все это существует на самом деле. Это не одно только воспоминание, не призрак минувшего — все это есть, и даже не так далеко; жизнь там идет своим чередом, и к ней вполне можно примкнуть.

Что-то поделывают сейчас его бедные старики? Наверное, сидят перед очагом, где весело потрескивает собранный в лесу хворост. Жан видит знакомые ему с детства предметы: вот маленькая лампочка, горящая в долгие зимние вечера, вот старинная мебель; на скамеечке спит кошка. И рядом родные лица.

Теперь около семи часов! Ну да, значит, только что поужинали, и вся семья греется у очага. Они, конечно, постарели: отец сидит, как всегда, опершись красивой седой головой на руку — типичный отставной кирасир, снова превратившийся в горца; рядом сидит мать с вязаньем, в ее проворных руках быстро прыгают спицы, а может, веретено.

Возможно, и Жанна с ними — ведь мать писала, что девушка часто проводит с ними вечера. Какова она теперь? Изменилась, похорошела, говорят. И, наверно, повзрослела.

Рядом с красивым спаги сидит Фату с высокой прической, украшенной янтарем и медными блестками.

Спустилась ночь, а маленькие негритянки все еще играли на площадке; одна из них была совсем голой, а две другие в развевающихся «бубу» напоминали летучих мышей. Холодный ветер их бодрил, и они носились, будто котята, чувствующие приближение мороза.

IV

Необходимое отступление в область музыки. Кое-что о людях, называемых гриотами

Музыкальным искусством в Судане занимаются специалисты, называемые гриотами. Это потомственные странствующие музыканты, которые сочиняют героические поэмы.

На гриотах лежит обязанность бить в тамтам во время бамбула и воспевать именитых гостей на пирах.

Когда какой-нибудь полководец желает, чтобы его восславляли, он приглашает гриотов, и они, усевшись перед ним на песке, исполняют в его честь длинные, торжественные оды, аккомпанируя своему заунывному пению на инструменте, напоминающем примитивную гитару, струны которой натянуты на змеиную шкуру.

Гриоты самые большие философы и лентяи из всех светских людей; они ведут бродячий образ жизни и чрезвычайно легкомысленны. Путешествуя из селения в селение в одиночку или в свите полководцев и живя подачками, они, подобно нашим европейским цыганам, считаются своего рода париями. Порою же их осыпают золотом и почестями, как и наших куртизанок. Они не соблюдают религиозных обрядов, а умерев, лишаются погребения.

Гриоты слагают грустные мелодии с невероятно таинственными словами, порою — героические, в темпе марша, отрывисто скандируя строфы; порою — дикие плясовые песни, песни любви, воспевающие восторги бушующей страсти, вопя, как обезумевшие животные.

Как у всех примитивных народов, эти дикие мелодии похожи одна на другую; они состоят из хроматических гамм, начинающихся с самой высокой ноты и доходящих до предельных басовых, где звуки сливаются в протяжную жалобу.

Негритянки часто поют за работой или же в томной дреме полуденного отдыха. Среди всеобъемлющей тишины и палящего зноя, более томительного, нежели у нас во Франции, это пение нубийских женщин под аккомпанемент цикад имеет своеобразную прелесть. Оно вполне гармонирует с экзотической атмосферой жгучей пустыни и, перенесенное на другую почву, не производило бы такого впечатления. Но насколько примитивны и почти неуловимы сами мелодии, настолько сложен их ритм. В длинных свадебных процессиях, медленно тянущихся по пустыне, поют хором под управлением гриотов, и пение это производит странное впечатление совершенно неуместными вокальными отступлениями, изобилующими фиоритурами и ритмическими трудностями. Женщины пользуются самым примитивным инструментом, но здесь он незаменим. Это длинная выдолбленная тыква с отверстием на одном конце, по которой ударяют рукой то сбоку, то со стороны отверстия, сообразно с тем, желают ли вызвать глухой или резкий звук, — ничего иного, разумеется, получить нельзя, но эффект получается необычайный. Трудно передать сатанински зловещее впечатление, производимое далеким пением негров под аккомпанемент сотни таких инструментов.

Неожиданные вставки и синкопы в аккомпанементе хора, при полной согласованности исполнителей — самые характерные черты этой музыки, быть может, более примитивной, чем наша, но, во всяком случае, крайне самобытной и не вполне понятной для европейца.

V

Бамбула

Бродячий гриот несколько раз ударяет в свой там-там — по этому сигналу его окружают со всех сторон. Женщины образуют тесный кружок и запевают непристойную, возбуждающую песню. Одна из них, что пришла первой, отделившись от толпы, устремляется в центр круга, где бьет барабан. Она пляшет, звеня своими гри-гри и стеклянными бусами, танец, сначала медленный, сопровождается в высшей степени неприличными жестами, но мало-помалу движения становятся неистовыми, они напоминают скачки обезумевшей обезьяны или конвульсии бесноватого.

Дойдя до полного изнеможения, женщина выходит из круга, еле переводя дух, почти теряя сознание, ее черная кожа покрыта крупными каплями пота; и подруги приветствуют ее восторженными криками и аплодисментами. Потом танцует другая, третья, пока не дойдет очередь до последней.

Старухи отличаются еще большим цинизмом и азартом. Висящий за спиною женщины ребенок пронзительно кричит от этой тряски, но негритянка в этот момент забывает даже о нем, и ничто не в силах ее удержать.

Во всех уголках Сенегамбии новолуние посвящается исключительно бамбула, негры веселятся так каждый вечер; и кажется, будто луна, восходящая над песками этого безбрежного знойного простора, — более яркая, более крупная, чем где-либо.

К закату солнца все делятся на группы. Женщины для такого случая надевают передники из яркой ткани, украшают себя драгоценностями из чистого галламского золота, на руки надевают тяжелые серебряные браслеты, на шею — бесчисленное множество всяких гри-гри, стеклянные бусы, янтарь, кораллы.

И лишь только появится на небе красный диск луны, постепенно растущий и искаженный миражом, а горизонт окрасится ее кровавыми лучами, поднимается невероятный гам — и праздник начинается.

Порой ареной для фантастических бамбула служит площадка возле домика Самба-Гамэ. Для такого праздника Кура-н’дией дает Фату надеть свои драгоценности. И иногда появляется сама.