Читать интересную книгу Белый раб - Ричард Хилдрет

Положение моё было относительно сносно и, во всяком случае, ничуть не хуже положения остальных невольников, работавших в поле. Но никакой радости я в нём не находил, так как новые условия резко отличались от тех, в которых я жил до сих пор. Руки мои покрылись волдырями от мотыги, а поздно ночью, вернувшись домой и еле стоя на ногах после непривычной работы, я вынужден был ещё растирать зерно, варить себе еду на завтрашний день и думать о том, что с первыми лучами солнца я должен снова вернуться на плантацию.

С первыми проблесками зари нужно было вставать и сразу же отправляться в поле. Но как ни тяжек был этот труд, всё же как-никак выбрал его я сам. Сделав этот выбор, я избежал более жестокой тирании и более горькой участи, — я спасся от мастера Уильяма.

В дальнейшем повествовании мне уже не придётся возвращаться к этому привлекательному молодому человеку. Поэтому да позволено мне будет вкратце ещё кое-что досказать о нём. Месяцев шесть или семь после смерти своего брата Уильям отправился на петушиный бой и там, напившись пьяным, ввязался в какую-то ссору. Ссора эта закончилась дуэлью, и Уильям первым же выстрелом был убит. Смерть сына была тяжёлым ударом для полковника Мура, и он долго не мог утешиться. Должен признаться, что я не разделял его горя. Я знал, что смерть Уильяма освободила меня от жестокого и мстительного хозяина. Что касается отца, то я и к нему не испытывал жалости. Не скрою, что в душе моей зародилось даже какое-то горькое злорадство: мне казалось справедливым, что этого человека, который осмелился попрать ногами самые священные узы, постигло такое жестокое горе.

Глава шестая

Я обязан был выработать столько же, сколько и рабы, с детства трудившиеся на поле, но я не жаловался и не увиливал: я был для этого чересчур самолюбив. Я старался изо всех сил, так что даже. Стаббс не только не мог ко мне придраться, но нередко хвалил меня, говоря, что я работаю здорово.

Крыша лачуги, в которой мы жили с Вилли, была повреждена во многих местах и протекала; в дождливую пору нам приходилось довольно худо. Наконец мы всё же решили починить её, а для того, чтобы выкроить время, постарались в этот день управиться с работой пораньше.

Работу мы с Билли закончили к четырём часам дня и потом направились в «городок», как мы называли группу хижин, где жили рабы. Дорогою нам повстречался мистер Стаббс. Он спросил, выполнили ли мы заданную нам работу. Мы ответили, что да. Проворчав сквозь зубы, что следовало бы увеличить наш урок вдвое, он приказал нам идти к нему домой и заняться прополкой сада. Билли беспрекословно подчинился; он слишком долго уже был под начальством Стаббса, чтобы ему могло прийти в голову его ослушаться. Что касается меня, то я, хоть и очень почтительно, но всё же позволил себе заметить, что, коль скоро мы выполнили свой урок, возлагать на нас добавочную работу не совсем справедливо. Мои слова привели мистера Стаббса в бешенство. Отчаянно ругаясь, он поклялся, что не только заставит меня прополоть свой сад, но и отстегает меня. С этими словами Стаббс соскочил с лошади и, схватив меня за ворот рубашки, принялся избивать хлыстом.

С тех пор как я вышел из детского возраста, мне ни разу не приходилось подвергаться такому унизительному наказанию. Мне было больно выносить удары, обидно думать, что меня секут, но всё это было ничто по сравнению с острым и жгучим негодованием от сознания того, что со мной поступили несправедливо. Мне стоило неимоверных усилий сдержаться, не наброситься на моего палача и не повалить его наземь. Но, увы, я ведь был всего-навсего рабом! А всякое законное средство самозащиты, если только к нему прибегал не свободный человек, а раб, считалось уже нетерпимой дерзостью и бунтом. Я сжимал кулаки, стискивал зубы и старался, как мог, стерпеть унижение, которому меня подвергали. В конце концов мне было приказано отправиться в сад, и так как ночь была лунная, меня заставили проработать там почти до полуночи. Следующий за этим день был воскресенье. Воскресный отдых — это единственное благодеяние, которое в Америке хозяин милостиво предоставляет рабу. Тот же самый хозяин, не задумываясь, попирает ногами все другие догматы христианства, но считает, что, предоставляя своим рабам право отдохнуть в воскресный день, он уже заслуживает того, чтобы его называли христианином. Может быть, он и вправе именовать себя им, но если это название так легко заслужить, то вряд ли оно вообще стоит того, чтобы его заслужить.

Я решил воспользоваться свободным днём, чтобы пожаловаться полковнику на жестокое обращение мистера Стаббса. Полковник Мур принял меня очень холодно, хотя обычно он всех встречал с улыбкой, в особенности своих рабов. Но всё же, выслушав меня, он сказал, что ему всегда крайне неприятно бывает узнавать о том, что кто-либо из его слуг подвергся незаслуженному наказанию. Он ни под каким видом не потерпит ничего подобного у себя на плантации. После этого он отпустил меня, пообещав, что ещё сегодня повидается с мистером Стаббсом и разберётся в этом деле.

В тот же вечер мистер Стаббс прислал за мной. Привязав меня к дереву у дверей своего дома, он нанёс мне сорок ударов плетью, предлагая при этом ещё разок сходить пожаловаться на него, если у меня на это хватит смелости.

— Подумать только, — восклицал он, — чтобы я не мог расправиться с негром за дерзость и должен был, бы за это отчитываться!

Дерзость! Какой удобный предлог для тирана!

Когда несчастного раба изобьют плетью, будут всячески над ним издеваться, и поведение это нечем будет объяснить, всегда можно будет сослаться на его «дерзость». Это обвинение в глазах хозяина послужит оправданием любых издевательств и унижений, которым будет подвергнут беззащитный раб. Малейшее слово, даже взгляд, любой поступок, дающий возможность предположить, что раб отдаёт себе отчёт в совершаемой по отношению к нему несправедливости, называют дерзостью и жестоко за это все карают.

Вторично я был избит плетью. Ударить свободного человека — значит нанести ему тягчайшее оскорбление. Но ведь и раб, на какую бы низкую ступень ни поставили его угнетатели, воспринимает такое оскорбление с мучительной остротой. К тому же не лишним будет заметить, что, как это ни кажется некоторым людям странным, каждый удар кожаной плети, нанесённый сильной рукой, действительно причиняет жгучую боль, особенно тогда, когда после каждого такого удара на теле выступает кровь.

Пусть читатель сам представит себе то, чего нельзя передать словами: как горька участь человека, живущего под непрестанной угрозой этих мук и этого унижения. Когда воображение нарисует ему картину этого горя — а пусть он от всего сердца возблагодарит бога за то, что всё ограничилось только одним воображением, — он уже начнёт понимать, хоть, может быть, пока ещё смутно, что значит быть рабом.

Этот случай кое-чему научил меня. Я знал теперь, что раб лишён даже права пожаловаться и что единственный способ избежать повторения экзекуции — это молча вытерпеть её в первый раз. Отныне я старался не забывать полученного мною урока и усвоить себе хоть сколько-нибудь этой лицемерной покорности, столь необходимой в моём жалком положении.

Покорность, всё равно, подлинная она или напускная, в глазах хозяина — наивысшее достоинство невольника. Покорным считается раб, готовый беспрекословно снести любые унижения. Покорный раб на самое гнусное и незаслуженное обвинение отвечает мягким голосом, с улыбкою на лице. Даже удары и пинки он принимает как милость и целует ногу, попирающую его. Вот таким, по мысли хозяина и его ставленников, должен быть раб.

Такого рода покорность, однако, относилась к разряду добродетелей, которыми природа не слишком щедро меня одарила. Мне не так-то легко поэтому было отделаться от чувств, свойственных всякому человеку. Ведь речь шла о том, чтобы отказаться от дарованной мне, как человеческому существу, способности ходить выпрямившись, с поднятой головой и вместо этого научиться ползать, подобно самому презренному пресмыкающемуся.

Дело это нелёгкое, но американский надсмотрщик — строгий учитель, и если я обучался недостаточно быстро, это было не по вине мистера Стаббса.

Глава седьмая

Тяжело было бы мне, да и скучно моему читателю, если бы я стал со всеми подробностями описывать то однообразное течение горестных происшествий, из которых складывалась тогда моя жизнь. Предыдущая глава позволяет судить о том, какие радости выпали мне на долю. Обо всём этом можно рассказать в нескольких словах, и этих нескольких слов достаточно, чтобы создать себе представление о жизни многих тысяч людей в Америке. Меня перегружали работой, плохо кормили, избивали при любом удобном случае. С тех пор как мистер Стаббс начал меня наказывать, он, не давая мне оправиться от одного избиения, сразу же подвергал меня другому. На моём теле до сих пор сохранились знаки, которые мне, вероятно, суждено унести с собой в могилу. Он имел обыкновение говорить, что всё это идёт мне на пользу, и, пересыпая свою речь ругательствами, клялся, что никогда не успокоится и не перестанет пороть меня, пока не выбьет из меня спеси.