— Нет. Его светлость увезет вас отсюда при первой возможности. Вы лишь должны проявить терпение, а главное — поправиться. Его светлость пришел бы в отчаяние, увидев вас в таком состоянии.
Слабый румянец выступил на белых, как мел, щеках Сильви. Мысль о том, что она никогда больше не увидит Франсуа, приводила Сильви в безысходное отчаяние. Однако воспоминания о поездке с Франсуа сюда, на край света, согревали ее сердце.
Она помнила все: мгновения, когда он подобрал ее под копытами своего коня и взял на руки, ласкал и целовал ее — он боялся, что она умрет. Обморок Сильви, вызванный крайним изнеможением, продолжался меньше, чем думал Франсуа, но было так чудесно прижиматься к нему, позволять ласкать себя, что она не открывала глаза даже тогда, когда пришла в себя. Но как ни оттягивала она этот момент, действительность заставила ее вернуться в реальный мир.
А реальностью была та забота, которой ее окружили в замке Ане, когда жена управляющего уложила Сильви на кровать в одну из свободных комнат. Счастье Сильви заключалось в том, что Франсуа де Бофор приехал в замок только с Гансевилем, обидевшись на королеву за то, что она отказалась его принять. Королева сослалась на усталость, и мадемуазель д'Отфор выставила Франсуа за дверь Сен-Жерменского дворца, заявив, что ему дадут знать, когда его присутствие сочтут желательным. Но надеяться на такую милость в ближайшее время было безрассудно.
Бросившийся по следу похитителей девушки Корантен Беллек, примчавшийся просить помощи, был несказанно удивлен, встретив там молодого герцога, и они вместе во весь опор поскакали в замок, чтобы найти Сильви, бежавшую из этого ада в том состоянии, о каком мы уже знаем. Состоянии, оказавшемся гораздо хуже, чем предполагали. Когда жена управляющего сняла с Сильви окровавленную, разорванную рубашку, она увидела, что хрупкое, грациозное тело девушки сплошь покрывали синяки и ссадины, но самое страшное — дикое изнасилование повредило ее нежный, девственный орган. Жена управляющего была вынуждена признаться в своем бессилии.
— Хорошая акушерка могла бы помочь ей, — сказала она Франсуа, которого посвятила во все, — но местная частенько бывает пьяной, и женщины предпочитают обходиться без нее, помогая друг другу при родах. В нашем случае придется послать за врачом в Дре, и сделать это надо немедленно: у несчастной девочки продолжается кровотечение…
Тут-то Гансевилю пришла в голову неожиданная мысль: а почему бы не обратиться к Чудачке? Предложение, сперва встреченное возгласами возмущения, в конце концов, получило одобрение Бофора. Чудачка была в Ане содержательницей дома терпимости. В создании этого заведения в свое время приняла участие сама госпожа де Вандом, причем руководила ею забота о местных женщинах и девушках. Ведь когда она и герцог находились в замке со всей свитой, куда входило немало военных, женщинам не было проходу. Герцогиня сама подыскала для заведения хозяйку. Чудачка внимательно следила за здоровьем своих подопечных, и девицы получали лечение, когда в нем была необходимость. Поэтому Чудачку призвали в замок, и она, осмотрев девушку, вынесла не подлежащий обжалованию приговор: надо зашить порванные ткани.
Что она и сделала с неожиданной ловкостью после того, как заставила свою пациентку выпить бокал вина, смешанного с опиумом. Когда операция была завершена, обессиленная Сильви погрузилась в тревожный сон, а герцог де Бофор, его конюший и Корантен покинули замок, чтобы завершить карательную экспедицию против Ла-Феррьера. Сильви ничего не знала о «военном совете», на котором приняли решение объявить ее умершей; девушку, чтобы надежнее спрятать, увезли на остров Бель-Иль, где агентам Ришелье даже не пришло бы в голову ее искать.
Эту поездку Сильви хранила в сердце как самое дорогое воспоминание. Она, почти бесчувственная, ехала с Франсуа в дорожной карете, принадлежащей Вандомам, и всю дорогу он держал в своей ладони слабую руку девушки; иногда он обнимал Сильви, чтобы успокоить ее страхи и терзавшее ее чувство стыда. Жизнерадостную, веселую, нежную и лукавую девочку Лафма против ее воли грубо и слишком рано сделал женщиной, беспощадно разрушив ее надежды, ее жизнь. Сильви чувствовала себя опозоренной, считала себя недостойной того, чью любовь с детских лет надеялась завоевать вопреки разнице в сословном положении…
С проницательностью, на какую многие сочли бы его неспособным, герцог де Бофор угадал, что происходило в душе той, кого он считал своей младшей сестрой. Бофор как мог пытался успокоить бедную Сильви. Он внушал ей, что она осталась прежней Сильви, что пережитое нисколько не порочит ее, что она должна считать брак с Ла-Феррьером недействительным, поскольку ее принудили к нему силой, тем более что этот человек уже отправился к праотцам. Прежде всего, убеждал Бофор девушку, она должна думать о том, чтобы излечиться физически и нравственно. А он всегда будет рядом с ней и поможет! И ко всему прочему, Сильви найдет покой на Бель-Иле.
Эти чудесные слова успокаивали страдающее сердце Сильви, но она не слишком в них верила. Она знала ту страстность, какую Франсуа привносил во все, особенно когда был под влиянием сильного волнения. Знала она и то, что его любовь, его чувства безраздельно отданы королеве. И даже перспектива жизни на острове, который так любил Франсуа, не утешала, если он, устроив ее судьбу, покинет Сильви…
Но вопреки ее ожиданиям, Бель-Иль очаровал Сильви. Первые дни весны, такие холодные и сырые на континенте, здесь были теплыми и мягкими. Здесь росли какие-то незнакомые Сильви деревья, и большие пространства были засажены желтым дроком, отчего остров казался освещенным незакатным солнцем даже в те дни, когда небо оставалось хмурым. Сильви предчувствовала, что страсть Франсуа к морю станет и ее страстью. Быть может, изгнание, на которое обрекала Сильви судьба, будет не столь горьким перед лицом океана, чьи отливающие всеми цветами радуги волны медленно накатывались на подножие гранитных скал.
Прием, оказанный Сильви, был не таким теплым, как первые весенние дни на острове. Он был любезным, по крайней мере со стороны герцога Пьера, радушного и щедрого человека, но Сильви сразу почувствовала, что Екатерине де Гонди она не понравилась. Молодая герцогиня напрасно уверяла, что несчастная девушка может жить у нее в замке столько времени, сколько сама пожелает; но это было скорее проявление христианского долга, чем порыв сострадания и симпатии. К тому же всей правды о Сильви герцогиня де Гонди не знала.
Либо Франсуа с излишней теплотой говорил о Сильви, либо всем слышались в его словах отзвуки страсти, но от Сильви не ускользнули проблески гнева в глазах внезапно нахмурившейся молодой герцогини, которая лишь несколько минут назад благосклонно улыбалась Сильви. Неужели герцогиня де Гонди тоже была влюблена в друга своей юности еще с тех далеких дней, когда каждое лето семья Вандомов несколько недель проводила на Бель-Иле?