работал учителем в школе). Валя нам нарвала свежих огурцов, но они мне показались такими невкусными, что я не могла их есть, и сразу задремала. Немного отдохнули и дальше пошли. Как дошли до дома – не представляю.
Дошли вечером, в сумерках. Мама налила мне кружку молока, я выпила и сразу уснула. Проспала я двое суток, мама только будила меня попить молока. Но проснулась уже здоровая: после сна всё прошло, силы восстановились.
Стала я учиться. ФАШ находилась на углу ул. Ленина и Газетного переулка, где сейчас один из корпусов медуниверситета, а общежитие было на Ряжской (сейчас – ул. Есенина, точнее, пл. Театральная). Но сразу в общежитие нас не поселили, и я снимала квартиру у одной женщины рядом с училищем на ул. Либкнехта.
Проучилась я полтора месяца и однажды у меня пошла из носа кровь. У меня в тот момент в гостях были девочки со старших курсов – Валя Чаплина с Зиминского и Катя с Красного Городка. Они уложили меня на диван, – я этого не хотела, но они настояли, ведь они же знали, как оказать «помощь». Только я легла, как почувствовала, что кровь пошла внутрь уха, в евстахиевы трубы. Я сразу встала, но дело уже сделано: уши заложило и началось воспаление. Боль была такая, что я не могла шевельнуть головой. Из-за боли я даже не могла лежать, просидела всю ночь.
Всё это произошло на квартире, спасибо, хозяйка была добрая. Валя испугалась, позвонила в Пустотино папе, сообщила, что я заболела. Папа с тётей Граней приехали, а я к тому времени уже оглохла, папа мне на бумаге писал.
А накануне пришла наша руководительница группы из техникума, посмотрела меня и сказала, что нужно обязательно к врачу. Папа отвёз меня в Семашко, в лор-отделение. Там назначили лечение, делали какие-то уколы и капли в ухо.
Папа разыскал наших сельских жителей, которые жили на пл. Сенной в полуподвале, меня к ним переселили, и я осталась у них лечить уши. Ходила к врачу на ул. Полонского (там была поликлиника). Долго я лечилась, но глухота не проходила. Но однажды я услышала какие-то стуки, оказалось – тикали часы-ходики. Так постепенно слух начал возвращаться, только шум в ушах на всю жизнь остался.
В результате этой болезни я пропустила почти весь семестр. Мне дали академический отпуск и сказали: «Приезжай на следующий год». Так я потеряла целый учебный год. Вернулась в п. Зиминский, хотела было опять в школу поступить, в 8-й класс, но директор Михаил Кириллович не разрешил, ведь я уже полгода пропустила.
В 1949 году я вернулась в ФАШ, снова на 1 курс. Стала жить в общежитии. А в 1950 году, когда перешла на 2-м курс, в Рязань перевели московский мединститут, и он вытеснил нас из нашего здания на ул. Ленина.
Учились мы теперь по всему городу: и в прежнем корпусе, и в б-це Семашко, и на ул. Маяковского, а на Ряжской, в нашем бывшем общежитии, тоже сделали учебный корпус. Пришлось нам с однокурсницей снимать квартиру на ул. Свердлова.
В 1950 году папа приехал в Рязань и устроился на работу бухгалтером. В Приокском посёлке строили станкостроительный завод. Жил в бараке – общежитии – со знакомым строителем Иваном Семёновичем из Пустотина. В тот же год Полина решила поступать в ФАШ, и я поехала с ней сдавать экзамены. Преподаватели меня уже знали, и Валентина Васильевна Васина всем экзаменаторам говорила: «Это сестра нашей студентки Кати Корякиной».
Полина поступила, и мы стали вместе с ней жить на ул. Свердлова, с нами на квартире ещё жила Люся Курсакова из моей группы. Серёжа работал тогда в Шилове, сначала был директором крахмального завода, а позже – маслосыродельного, и часто ездил с отчётами и по другим делам в Рязань. Останавливался у нас, и на квартире, и позже, когда у нас уже было своё жильё.
Однажды повёл нас с Полиной в ресторан на ул. Подбельского (Почтовой), купил нам шоколадки, а мне больше всего понравилась копчёная треска в масле. Он женился вторично на сестре погибшего Вити Воробьёва Маше, но их первый ребёнок погиб в родах, и больше детей у них не было.
Серёжа после войны был очень больной, у него был хронический бронхит, в конце жизни был на инвалидности и умер в 1978 году.
Летом 1951 года Миша окончил техникум и его сразу же забрали в армию. Там он прослужил 4 года. Мы с папой и Полиной уже жили в Рязани, а мама с Маней оставались в Зиминском. Там у нас было хозяйство: корова, овцы, куры и ещё что-то, не помню. Конечно, маме одной было трудно. Маня уже училась в школе. Ходить было порядочно, 1,5-2 км, – мы ведь жили на самом краю посёлка.
Всю зиму 1951-52 г. мы – папа, я и Полина – ездили домой. Зимы тогда были очень холодные и снежные, были большие заносы и сугробы.
Однажды мы поехали в такую метель и сильный мороз, ветер навстречу, – сразу щёки начинали белеть от мороза. Тогда ещё ходили «трудовые» поезда, паровозы. Они тащились медленно, остановки частые. Приехали на станцию уже к вечеру – зимой день маленький, – и пошли мы пешком. Шли всю ночь, и вот уже недалеко до дома, в каких-нибудь 0,5-0,7 км, совсем выбились из сил.
Вышли мы из леса, а дороги нет, замело, снег по колено. Папа с Полиной совсем ослабли, говорят: всё, больше идти не можем. Я-то ещё держалась на ногах, – и давай их по очереди из сугробов вытаскивать: то папу, то Полину. Еле-еле до дома добрались.
Мама уже встала корову доить, да, увидев нас, так и ахнула.
Папа потом до последних дней вспоминал: если бы не ты, говорил, мы бы так до дому и не дошли. Хорошо, что хоть метель к тому времени утихла. А у нас ведь ещё сумки были с собой: везли белый хлеб и ещё гостинцы всякие.
Вскоре папу перевели в Соколовку строить кирпичный завод. К тому времени Станкостроительный завод был уже построен, одновременно строили и большие капитальные дома, многих рабочих переселяли туда из бараков в пос. Приокском.
В Соколовке папе дали комнату в коммуналке (на 2 семьи), тогда к нему переехали мама с Маней. В деревне всё продали: дом, скотину. Но мы с Полиной продолжали