Читать интересную книгу Дивизия особого назначения. Освободительный поход - Фарход Хабибов

Потом пришла Маня и… На этом кончаю дозволенные речи, ибо благодарности моей к Маше не было предела, но… об этом не пишут, то есть, конечно, пишут, но в своеобразной, специфической литературе (а я мечтал об Ане), но тут вам не там! Все, и этот день закончился.

Глава III

«Калиткин издевается,

или Мнимая беременность»

20 июля 1941 года, где-то в Белоруссии

(в 100–150 км от Брестской крепости).

Блин, Маша беременна? Так она тут с 3 июля, прошло чуть больше двух недель, неужели можно забеременеть (и самое главное, узнать об этом, откуда тут тест?) за неполные два десятка дней? Это же переворот в гинекологии (или неоанатологии[64], вроде такая поднаука есть).

Что-то у меня в голове не стыкуется, чего-то я вообще не понимаю, рядом посапывает Маша. Неужели беременна? А где же логика? Машинально ищу по карманам сигареты (из той жизни привычка), но фиг вам, нет сигарет, да и вообще ниже пояса ничего нет (из одежды, конечно, тьфу-тьфу, остальное на месте), выше пояса белье красноармейское, а ниже только одеяло.

Засада, однако, и на улицу не выйдешь, представляю часового, если он увидит меня в таком эротическом прикиде, застрелит, наверно, на месте, тут нудистов и прочих вегетарианцев с ахтунгами[65] реально не любят.

Машуня просыпается и крепко-крепко обнимает меня:

– Милый, ты как?

– Да в норме, хватит краски мрачные нагонять, у меня рана не опасная, подумаешь, икроножную мышцу прострелили (была б опасная, была бы перемотка).

– Да, но ты скотина такая, раненый протопал, теряя кровь пяток километров.

– Ну и что, организм у меня сродни бычьему, я в расцвете сил, за недельку кровища восстановится, все, не трынди, тащи одежку.

И Маша, чтобы не расстраивать «ранетого и поломатого», быстро встав, принесла мою форму. Хотел осмотреть место раны на галифе, но Машуня дает мне форму РККА, а ранили-то меня в шикарном прикиде фельджандармского майора. Облачаюсь, нога, конечно, побаливает, но жить можно, тем более рядом любимая. Она помогает доодеться мне, и вдвоем мы выходим из землянки. Само собой, опираюсь на Машу, а она ниче, сильная такая, тащит меня, как танк телегу. Ну и девушка у меня, прям трактор Комацу или грузовик БелАЗ[66].

Оказывается, давно рассвело, время где-то под девять утра, бойцы вовсю продолжают обустройство лагеря, где-то в стороне стреляют залпами, а мне дюже интересно, кого ж мы вчера привели. И предлагаю Маше пройтись в ведомство Елисеева. Она не против, мы ковыляем по направлению к месту дислокации «кровавой гебни», все вокруг оглядываются, и прямо перед нами возникает Калиткин:

– Это что за волюнтаризм, товарищи, кто разрешил ранбольному покидать палату?

– Товарищ Калиткин, а вы не забываетесь? Как вы разговариваете с командиром дивизии?

– Дорогой капитан, вы до ранения были командиром дивизии, а сейчас вы всего лишь один из ранбольных, ясно? А ну марш в палату! Бегом, гангрена семибатюшная!

Ни фига себе, вот чеховец крутой, оказывается, а я-то думал, интеллигентик, так нет, этот Чехонте[67] быстро обернул меня из куля в рогожу, и Машундру тоже в бараний рог скрутил, ну, блин, народный целюлитель.

– Товарищ начтыл, а вам не стыдно, какой пример вы даете раненому? Марш в палату оба, через пять минут я сам лично приду на перевязку!

Ну, ты, Наполеон очкастый, Чингисхан с красным крестом, Тамерлан с пиявками (хотя пиявок у Калиткина нема), Троцкий с его волюнтаризмом отдыхает абсолютно рядом с нашим врачом-тихоней. Придется подчиниться, и мы плетемся обратно, как Наполеон у Березины, а я думаю: – «Vae victis![68] Тоже мне, Бренн в белом халате, Ганнибал со скальпелем, Македонский от аспирина, Багратион от клистирных трубок, Атилла[69] от горчичников, Ксеркс от новокаина». Оскорбляя мысленно Калиткина, снова очутился на своем ложе, Машуня хотела меня раздеть, но я отказался. Тут пришел клистирный Сулейман Великолепный[70], и раздеться мне все равно пришлось.

Помучив меня, Калиткин, наверно, решил, пусть живет, разрешил одеваться, и, облачаясь, я спросил:

– Калиткин, нехороший ты человек, можно мне хоть с командирами пообщаться?

– Конечно, можно, товарищ капитан, у вас же не горло прострелено, а нога.

– Ну, тогда, Маша, пошли, сходим к Онищуку и к Елисееву.

– Ранбольной Любимов, я вам разрешил общаться, а не шататься по расположению. Вы скажите мадемуазель начальнику службы тыла, она и приведет, кого вам надо. В противном случае я вынужден буду вам прописать строгую изоляцию. Понятно?

И терминатор от медицины, развернувшись, ушел. Блин, значит, придется изображать Карла XII[71] под Полтавой. Все козыря у него (у дохтура) на руках…

Попросил я Машу пригласить сперва Елисеева, та тоже сильно не заморачивалась и, выглянув из землянки, припахала какого-то бойца, тот и сгонял за «кровавой гебней».

– Привет, больной! Слушай капитанишко, какого черта ты под пули полез, что возомнил себя Карлушкой двенадцатым? (Он что, читает мои мысли?)

– Привет, палач вольнолюбивого демократического воинства, как ты там? Расслабься, пуля шальная, да и рана не опасная.

– Ну что, предателей, что ты приволок, опросим в последнюю очередь, а начали фильтрацию с женщин. Они, бедняжки, и так у немчуры натерпелись. А мужики подождут, тем более двузадые предатели и враги народа.

– И что, откуда пленные?

– При взятии Минска попали, вот фрицы, помурыжив, и отсортировали для отправки пленных нах фатерланд.

– Понятно, Елисеич, если будут новости, держи меня, пожалуйста, в курсе.

– Само собой, расслабься, Виталька, и выздоравливай, у нас все хорошо. – И, нагнувшись, шепотом говорит мне: – Выздоравливай быстрее, через три-четыре дня выходим в Польшу, ну или на Польшу. – И потом уже нормальным громким голосом: – Ну пойду я, командир, сам знаешь, дела.

– Елисеич, тут еще кое о чем поговорить надо.

– Давай, Любимов, слушаю тебя.

– Ильиных предлагает поднимать народ, то есть не то чтобы поднимать, а мобилизовывать и отправлять в одну из глухих лесных пущ. Туда же направить командиров и младших командиров, чтобы обучали ребят. Арсений говорит, что все горят борьбой против фашистов, но у них нет оружия, умений, сплоченности, взаимопонимания, понимаешь, хотелось бы все это поручить тебе. Парни хотят бить немцев, но сам понимаешь, необученный солдат – это лишь мишень для гитлеровских бандюг.

– Дело хорошее, и надо будет отобрать лучших командиров с точки зрения политической подкованности.

– Согласен, потому и думаю, что никому, кроме тебя, с этим не справиться.

Опять же, Ильиных предложил там, в лесу, открыть танковую школу, а я от себя предлагаю открыть не только танковую школу, но и школу артиллеристов, минометчиков, саперов и т. д. Арсений сказал, и я с ним согласен, что немцам пока не до нас, хотя, конечно, до нас, но не допекли мы их до печенки, допекли бы, бросили бы они на нас дивизии две или три, и нам кранты. А тут мы сделаем упреждаюший шаг, в критический момент из леса выйдут уже готовые бойцы и постараются перевесить чашу весов в нашу сторону.

– Хорошее дело. А где именно будет ваша учебка?

– Не знаю, мало того, и знать не хочу. Пусть все это будет секретным, и только ты, ну, и ответственные будут знать, что, как и почему.

– Очень хорошо, людей у нас много, могут оказаться и слабые духом, потому надо ввести режим сверхсекретности.

– Короче, ты и твои люди должны отобрать командиров, думаю, с командиров рот начиная. Комвзводами можно ставить наиболее сообразительных ребят, ну и специалисты очень нужны. Думаю, в артиллерии лучший Полуэктов, но его я не отдам, также в танках лучший Нечипоренко, и его я не отдам, подбери других инструкторов. Боеприпасы, оружие, провиант отпустит Маша, но не думаю, что обеспечение должно быть полностью за наш счет. Ребятки должны добывать оружие, провиант и остальное сами. Провиант можно брать в колхозах, гитлеровцы все равно вывезут все, но брать надо культурно, делиться с местными жителями и списывать все на «злых татаровьев», то есть на нас, на партизан. Опять же, надо искать оружие по местам боев, там, где стояли разбитые колонны и т. д. Пусть разведают, где есть танки, разбитые или, скажем, попавшие в реку или в болото, по мере надобности вытащим, починим.

– Сделаем, все правильно, отберу хороших командиров, а в особисты им дам Смолосидова[72], он в Особом отделе Второй Белорусской дивизии служил, пусть по профилю поработает, мало ли кто там придет.

– Правильно, а может, Легостаева?

– Нет, Легостаев зеленый еще, а Смолосидов в самый раз, а кого главным над всеми поставим?

– Как тебе кандидатура Голощекина, ну, капитана из Брестской крепости?

– Очень хороший командир, думаю, в самый раз, Иванова рано в одиночку бросать, Ахундова сам знаешь, он сразу полезет немцев убивать и сам убьется. Топорков все-таки тут без году неделя, трудно ему будет, так что Голощекин в самый раз, а комиссаром можно отправить Глушко. Пусть он и не комиссарил, но дюже политически грамотен.