— Ты врешь. Я знаю! Если бы Инрен была мертва, ее якоря были бы разбиты, но этот еще активен. Она в этом мире даже сейчас! Говори правду, приказываю.
Слова полились снова, он не мог остановить их. Он рассказал все о прибытии ведьмы в Дюнлок. О заложниках. Смерти венаторов. Он рассказал о Фейлин, об Айлет и о том, как она не смогла отделить душу Фейлин и спасти ее от Прибежища. Слова лились ровным потоком, быстро, как кровь, что стекала по его щеке на землю.
Искажающая ведьма внимательно слушала, скаля губы, показывая черные зубы и лиловые десна. Он замолк, и она вонзила ноготь глубже. Он завизжал, и она убрала руку, кровь капала с ее пальца.
Взмахом руки она послала проклятие в разорванную плоть Террина. В ответ на ее приказ его щека стала целой, и появился новый шрам, незаметный среди уродливых шрамов, уже покрывающих его лицо.
— Ты хорошо постарался, милый, — она встала и вытерла руку о костлявое бедро. — Ты рассказал правду, которую знал. Я не могу просить о большем. Пока что, — она яростно улыбнулась. — Забудь о нашем разговоре. Забудь, что видел меня тут. Скажи старшим, что достиг того, за чем отправился. Ты нашел якорь, и он был уже испорчен. И ты его уничтожил. А потом готовься к свадьбе своего принца. У нас не было этого разговора.
Она прижала кровавые пальцы к губам и послала ему поцелуй.
— До встречи.
Он вздрогнул, словно капля кислотного дождя попала на его кожу, а когда открыл глаза…
Террин нахмурился, сел и покачал головой. Он свалился с разбитой стены, пока шел среди развалин? Неуклюжий баран. Он устал больше, чем думал.
Он встал, потирая голову, боль в ней гудела. Может, он потерял на время сознание. Обычно он не был так безрассуден на охоте.
Он пару мгновений озирался, не понимая, почему оказался в этом жутком месте. А потом пожал плечами, поднялся на обломки стены. Не оглядываясь, он покинул Кро Улар.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не было времени горевать. Не было времени думать. Не было времени дышать.
Нужно было поприветствовать гостей, всех чужеземных принцев и знать, всех рыцарей, а еще их жен, матерей, сестер и даже несколько любовниц высокого ранга, как-то попавших в список гостей.
Герард пожимал ладони, протягивал костяшки для поцелуев, принимал поклоны, благодарности, пожелания, ощущая себя призраком, запертым в этом мире, действующим по привычке. Уже не связанный с этими людьми.
Подучив минуту, чтобы перевести дыхание, он добрался до западного крыла и покоев своей семьи, направлялся к отцу. Наверное, он надеялся убедить короля Гвардина покончить с этой глупостью. Герцог Дальдреда настаивал на браке, но даже герцог не мог перечить королю. Если Герард уговорит отца…
Он подошел к двери комнаты отца, поднял руку, чтобы постучать. И замер. Голоса звучали из-за дерева, низкие и напряженные. А потом голос прозвучал достаточно громко, чтобы понять.
— Скажи, что глаза меня обманывают. Скажи, что это не правда!
Герард нахмурился и отпрянул на шаг. Это был голос его отца.
— Мы не знаем наверняка, — прогудел Фендрель. — Может, это просто…
— Почему ты ее не убил?
Сердце Герарда сжалось. Он не должен был слышать это. Он не знал, о ком говорили его отец и дядя, и он был уверен, что не должен был знать. Но он не мог уйти. Он застыл и слушал.
— Нужно быть осторожными, — тяжелые шаги стучали по полу. — Я буду действовать только по закону. Если она — то, что я думаю, сам Совет потребует ее смерти. Не нужно раскрывать другие неприятности.
— Богиня! — скрип, словно кто-то плюхнулся на стул. — Я думал… я думал, она вернулась к жизни. Мне… нужно увидеть ее. Увидеть ее голову под тем стеклом. Мне нужно знать, что она все еще как мертвая.
— Нет, Гвардин, — резко ответил Фендрель. — Не сейчас. Дверь должна оставаться закрытой, печати — целыми. Мы в безопасности, пока не действуем необдуманно.
— Но та девчонка…
Король не закончил, долго было тихо. Ни звука, ни движений.
Гвардин заговорил снова:
— Кто-то еще понял правду?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Еще нет, — ответил Фендрель. — Редкие в Перриньоне могут узнать ее. Нейн узнал бы, но он мертв, — еще два шага. Голос Фендреля зазвучал удивительно мягко, словно он успокаивал. — Я все проверю. Клянусь, брат. Но дай мне сделать это по-своему. По закону Эвандера. А пока я прослежу за твоей безопасностью и за безопасностью гостей.
Оба голоса стали тише, Герард уже их не слышал. Он попятился, едва дыша. Как только он оказался достаточно далеко, он повернулся и направился к своему кабинету. Он прошел в тихую комнату и выдохнул с облегчением. Воздух был холодным. Никто не развел огонь в камине, но ему было все равно. Важно было, что он был один.
Что он подслушал? Он не понимал. Они могли говорить… об Айлет? Это было неправильно. А остальное… что это значило?
Голова гудела, Герард прошел к камину, наверное, желая развести огонь. Но там он увидел обгоревшую книгу. Книгу Серины.
Ее книга ереси.
Мир сужался вокруг него, темный и опасный. Он попятился от камина, прошел к столу. Он рухнул на стул, сидел так долго, смотрел в пустоту и ни о чем не думал.
Мысли медленно вернулись в голову. Воспоминания. Четыре года назад, первая свадьба. Одержимость и исчезновение Фейлин. Он сидел на этом месте один месяцами, не мог связно мыслить, не мог чувствовать, не мог жить. Он мог лишь мечтать о мести, хотя знал, что не мог ее осуществить. Он ушел в себя, в свое отчаяние, глубже и глубже, пока не показалось, что сбежать не выйдет.
А потом появилось первое письмо от Серины.
Оно было простым. Не длинным, без прикрас. Зато честным. Но в тех нескольких страницах Герард нашел свои мысли и чувства, выраженные словами. Серина понимала. Серина тоже любила Фейлин. Серина, чья мать погибла в ту ночь. Серина, которую отослали в храм, отрезанная от семьи и любимых в горе. Она горевала, в своем одиночестве она пыталась дотянуться до единственного человека, который мог понять, что она чувствовала.
И вдруг колодец эмоций в душе Герарда оказался переполненным.
Первое письмо, которое он написал ей, было как вскрытый нарыв — ужасное и грубое, полное печали. Он ничего не скрывал. Он высказал все, написал со злостью, рука дрожала так, что вряд ли слова можно было прочесть.
Он отправил письмо, ворочался неделями в кровати, глядел в потолок. Не знал, не сожжет ли его Богиня за все, что он осмелился написать.
А потом прибыло второе письмо Серины. В ее словах не было осуждения, только понимание и правда. Твердая правда, не дрогнувшая от боли.
Он ненавидел ее за это. Ненавидел за то, что он считал простотой и слепотой. Он написал еще один гневный ответ.
Но она ответила. Все еще нежно. С верой. С пониманием.
Он говорил себе, что не ответит в этот раз… но через неделю сел с бумагой и пером и попытался еще раз излить сердце словами, хотел узнать, что она скажет.
И так началась переписка, пока его письма не перестали гореть гневом. Его гнев медленно сменился простой печалью. Печаль не уходила, но появились и другие чувства. Они делились общими воспоминаниями, и письма Серины чаще вызывали смех у Герарда, а не слезы.
Так было до последнего года, когда он понял правду. Он ждал те письма уже не из-за связи с Фейлин. Он желал связи с той, кто писал эти письма.
С Сериной.
Никто не мог удивиться сильнее Герарда, когда он узнал, что вдруг выросло в его сердце. И как только цветок любви стал цвести, лозы стыда попытались задушить его. Как он посмел полюбить Серину?
Но время шло, и он принял правду: чувства к Серине были глубже, чем симпатия к ее красивой и безрассудной старшей сестре. Серина была тихой луной, которую всегда затмевало яркое солнце, Фейлин. Но время многое изменило, и… и…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Герард со стоном опустил голову на ладони, впился пальцами в кожу головы. Он написал Серине. Много месяцев назад. И она не ответила. А потом он принял ее молчание как мягкий отказ. Она не приняла его чувства.