Читать интересную книгу Культура на службе вермахта - Олег Пленков

Выводы

В итоге этой главы следует подчеркнуть, что нацисты пребывали у власти относительно небольшое время, поэтому говорить о каких-либо фундаментальных изменениях — в том числе и в сфере науки — не приходится. Тем не менее, кое-какие наблюдения являются любопытными и проясняют некоторые аспекты жизни немецкого общества. В отличие от советской науки, которая была практически вся без изъятия унифицирована, о Германии этого сказать нельзя. Евреи-ученые эмигрировали[4], но оставшиеся смогли сохранить некоторую дистанцию по отношению к нацистскому режиму. Особенно это относится к крупным ученым-гуманитариям. В тех же случаях, когда отмечалось прямое сотрудничество с режимом (Карл Шмитт, Гельмут Фрайер, Мартин Хайдеггер), оно было кратковременным и непродолжительным. Случаев непосредственного коллективного сотрудничества с нацистским режимом социологов или историков вообще не было{84}. Это, однако, не отменяло некоторое влияние идеологических и политических импульсов режима на ученую мысль: так, брат Макса Вебера Альфред развивал социологическую концепцию, весьма близкую шпенглеровской. При этом Альфред Вебер рассматривал цивилизацию и культуру как противоречащие друг другу понятия и выступал против дальнейшего развития промышленности, отмеченного радикальным разделением (и отчуждением) труда и непомерным ростом бюрократии. Эти суждения, в принципе, отвечали антимодернизму нацистской доктрины в том виде, в котором ее представляли Дарре или Розенберг, но излишне говорить, что концепция Альфреда Вебера не была «социальным заказом»: он и до нацистов писал в том же духе. В отличие от нацистской Германии, подобные «социальные заказы» в Советской России были обычным явлением, собственно, все обществознание только в рамках этих заказов и развивалось.

С формальных же позиций состояние академической автономии в нацистские времена изменилось довольно серьезно: за 12 лет нацистского господства профессора утратили контрольные позиции не только в вопросах назначений и продвижения по службе, но также и при определении содержания учебных курсов и в экзаменационной и приемной политике. Ректоры стали носить титул «университетский фюрер»; университеты демонстрировали упадок во всех отношениях — отчасти из-за перенасыщения учебных планов идеологическими предметами и из-за падения уровня подготовки абитуриентов: студенты первых курсов вынуждены были наверстывать упущенное в школе, что никогда не было свойственно старой университетской системе, покоившейся на прочном и качественном гимназическом образовании.

В 1945 г. 4000 университетских преподавателей, открыто придерживавшихся нацистских принципов, потеряли свои места{85}.

Итак, история науки при нацистах подтверждает, что высокая ученость не означает автоматически человечность, гуманность (ни один крупный немецкий ученый не участвовал в Сопротивлении){86}. Настроение национального воодушевления и националистических эмоций охватило всю немецкую нацию после 1933 г., погасив или заглушив при этом все трезвые голоса перед лицом магии нацизма.. Самыми «слабыми в коленках» перед лицом упомянутого гипноза оказались высшие военные чины и, как ни странно, духовная элита нации. Среди тех, кто устремился в объятия нацистской партии в первые дни после прихода к власти Гитлера — их в шутку называли «павшие в марте» (Marzgefallene) — оказалось немало университетских профессоров и представителей интеллигенции…

Нельзя сказать, что угодничество в университетской среде и рвение профессоров выказать лояльность режиму было вознаграждено или вообще замечено, В общей массе нацисты с презрением относились к университетам и людям, занимавшимся преподавательской деятельностью. Сам Гитлер имел настолько укоренившуюся неприязнь к интеллигентам, что с безразличием относился к особой роли университета как учебной площадки для специалистов, в которых крайне нуждался нацистский режим. Работодатели жаловались, что уровень специальных знаний молодых специалистов сильно упал, так как в университетах стали придавать слишком большое значение физическому воспитанию и, спорту. Гитлер поощрял такую политику, а «хилой интеллигенции» советовал вместо мудрствований заниматься боксом{87}. Он не понимал и не сочувствовал таким функциям университетов, как проведение исследовательской работы и изучение гуманитарных дисциплин. В сущности, его представления об этой сфере были настолько примитивными, что он и не пытался разработать систематическую политику в отношении университетов, оставив их на милость всемогущих гауляйтеров.

ГЛАВА II.

НЕМЕЦКОЕ ИСКУССТВО ПРИ НАЦИСТАХ

«Национал-социализм с самого начала имел внутреннее родство с миром искусства. Национал-социализм имеет истоки в искусстве. Национал-социализм видит в политике не простое ремесло, а величайшее и благороднейшее из искусств. Как скульптор делает из мертвого камня дышащее его вдохновением произведение искусства, как художник дает краскам жизнь, как композитор из мертвых звуков творит волшебную мелодию, так и политик из аморфной массы делает народ — это и объединяет искусство и политику. Следовательно, искусство должно следовать политическим указаниям, а политика — удовлетворять художественным вкусам».

(Йозеф Геббельс){88}

«Наука задается вопросом, почему так. Искусство никогда не задается вопросом — почему…»

(Огюст Маке)

«Искусство — это возвышенная и обязывающая к фанатизму миссия. Тот, кто объят видением, раскрывающим окружающий мир, душу народа, заставляющим их звучать в музыке или камне, тот, кто находится под напором всемогущего побуждения к творчеству, которое не зависит от того, понимают ли этот язык окружающие, тот скорее будет страдать от нужды, чем изменит звезде, которая его ведет».

(Адольф Гитлер){89}

«Стиль выше истины».

(Готфрид Бенн) 

Нацистские тоталитарные претензии в сфере искусства

Знаток немецкой культуры Георг Моссе писал, что, поскольку нацистская идеология возникла в недрах гуманистического мышления, — она и стремилась проявиться прежде всего не в сфере материального, а в сфере идеального, духовного, культуры, поэтому Гитлер придавал большое значение искусству, и в силу его ключевого положения в системе нацистской диктатуры его личные амбиции и представления в этой сфере играли огромную роль{90}. С этим следует согласиться, так как Гитлер совершенно игнорировал то, что в марксистской терминологии называется «базис», а целиком сосредоточился на явлениях, относящихся к «надстройке», в которой искусство играло немалую роль. Более того, истинное искусство в Третьем Рейхе заключалось в формировании из этой надстройки тотального целого, это целое (государство) само считалось произведением искусства. В определенном смысле не только Гитлер, но и Сталин и Муссолини чувствовали себя архитекторами тотальной общности{91}. Это понятно: на деле ни одно тоталитарное государство не обладало гармонией (в том числе и нацистское), поэтому и возникала настоятельная необходимость создания его красивой видимости с тем, чтобы сгладить или скрыть противоречия и несообразности. Именно по этой причине и происходила тотальная эстетизация политики[5], театрализация и ритуализация всей жизни общества; в этом процессе искусству (особенно монументализму в архитектуре и музыке) отводилась если не ключевая, то весьма ответственная роль. Как писал в свое время немецкий философ Эрнст Блох, «эстетическое в век масс имело не только человеческое измерение, но и было важной политической функцией». Еще в 1924 г. Блох увидел в «баварском трибуне» Гитлере «в высшей степени внушительную и гипнотическую натуру, к сожалению, гораздо более сильную, чем настоящие революционеры. Кажется, ослабленная и лишенная влияния патриотическая идеология получила в персоне Гитлера загадочную силу и жар, она создала агрессивную секту, ядро мощной идеологической армии, войска, созданного мифом»{92}. Бертольд Брехт объяснял невероятный успех Гитлера «театрализацией нацистами политики»{93}. Важнейшим следствием неизбежной «в век масс» эстетизации политики и служение ей искусства, писал немецкий философ и литературовед Вальтер Беньямин, является то, что эта политика необходимо сводится к войне: «война и только война придает цель массовым движениям громадного масштаба, только на войне возможна мобилизация всех технических средств современного общества при сохранении прежних отношений собственности»{94}. Такая констатация тем более важна, что она имела место задолго до начала войны.