Высоко-высоко над деревней, над рекой, над лесом светила луна. Большая, полная, она превращала воду в жидкое серебро и покрывала лес причудливой сеткой теней – изломанных, таинственных. Над всем миром встала луна. Наполнила его где покоем, где сном, а где и страхом. Обжигающе холодным страхом, который охватывает, когда где-то совсем рядом с тобой бродит смерть. Жуткая и безжалостная. Но невидимая!
И всему миру глубоко плевать, что ты сейчас уже почти вырвался из дикого леса. Уже почти добежал до спасительной реки. До пограничной деревушки, где спят люди, где лают с подвыванием на луну псы. Спят дети. Спит маленький мальчик Леон, которого ты не знаешь и который в свою очередь даже и не подозревает о твоем существовании.
Да и во всей Империи, огромной, сложной, собранной из разных народов, из разных рас, обычаев, укладов, языков, скроенной будто лоскутное одеяло, едва ли найдется с полсотни человек, которые знают о том, что ты есть. Потому что ты тень, с маленькой буквы, неприметная, осторожная и бесшумная. Лазутчик. Шпион. Вор. Глаза, которые подглядывают в скважину замка. Уши, которые слушают через тонкую перегородку. И руки, которые способны обшарить чужие карманы за считанные мгновения.
А вот теперь еще и загнанный, перепуганный человек в чужом, бесконечно чужом и зловещем лесу. Который жители пограничья называют Великим.
На который таращится огромным выпуклым глазом луна.
И тебе надо бежать! Надо бежать!
И ты бежишь.
Хотя нестись сломя голову по ночному лесу, по эльфийской вотчине. Как их называют местные? Лесовики? Лесной люд? Как угодно. Империя слишком велика. А уж Пограничье так и подавно. Поселения разнесены на многие версты друг от друга. Хорошо если в деревне есть священник.
О чем ты думаешь? О чем?!
Где-то позади и справа ломается ветка! Ты замираешь. Как тихо. Как тихо! Не бывает такой тишины в нормальном лесу! Даже ночью. Шелестят деревья, ползают ночные твари, мыши и еще черт не разберет какие животные, гады… А когда за тобой идут эльфы, наступает тишина. Как смешно, эльф не издает ни звука, но именно по этому его можно определить. Слишком тихо. Остроухие уроды даже тетиву натягивают бесшумно! Даже их стрелы не свистят в воздухе!
Так что ветка сломалась точно не под эльфийской ступней. А значит, не все так плохо! Можно бежать. Бежать!
И ты бежишь. Спотыкаясь, напарываясь на сучья, раздираясь в кровь и оставляя слишком заметный след. По такому ты сам пошел бы, как по прямому столичному проспекту. Легко! Но сейчас все это не имеет значения. Только бы добежать! До реки. А там и до деревеньки. Эльфы через границу не пойдут. Побоятся.
Под ногой с чавканьем проваливается почва. Ты падаешь, прикрывая лицо руками. В стороны летят черные брызги. Вода? Вода! Болотистый берег! Где-то впереди река. Уже совсем близко. Беги, вор, беги!
С трудом ты выбираешься из ночного болота. Утонуть в трясине, так близко от спасения. Нет! Нет! Вот и ветви дерева. Можно подтянуться. Только бы достать.
Достал!
Рывок. Еще. Трясина сочно чавкает и выпускает твои ноги. Теперь ползком, туда, где торчат из травы три кочки. Обрезаясь об осоку. Давясь грязью. Ничего! Ничего!
Скольких лазутчиков потеряла Империя в этих лесах? Никто не знает. Кроме тебя и тех, кто посылает раз за разом в эти леса выпускников Тайной академии. Разница только в том, что ты видел своими глазами, во что превращаются эти парни, попавшие в руки к лесному народу. А те, кто послал их на смерть, не видели деревьев, на сучья которых насажены гниющие заживо.
Только бы добежать. Дойти. Доползти!
Перед глазами ослепительно вспыхивает. Короткое ш-ш-шасть!!! В лицо бьет фонтан теплой воды и грязи. И прямо под носом в грязь медленно погружается изогнутый нож с витой, будто оплетенной корнями, рукоятью.
Вспыхивает где-то внутри злая радость. Промахнулись! Промахнулись!
Но потом ты понимаешь, что эльфы не промахиваются. Никогда. И что правой кисти больше нет. А из культи хлещет кровь, смешивается с черной ночной водой.
И с осознанием приходит боль. Ты воешь. Крутишься по поганой вонючей грязи, стараясь перетянуть жуткую рану ремешком. А со всех сторон, привлеченные запахом крови, к тебе сползаются, омерзительно извиваясь, уродливые болотные твари!
Они вьются вокруг тебя, но не решаются еще напасть, ты ведь жив! Жив! Ползи! Ползи дальше. Река… так близко.
Короткая боль. И левая нога замирает. Ты оборачиваешься и видишь, что из икры торчит снежно-белое, запачканное твоей кровью оперение эльфийской стрелы.
Превозмогая тошноту и боль, ты выдираешь стрелу и, втыкая ее крепкое древко в грязь перед собой, подтягиваешься. Ползешь! Уже понимая, что близкая, совсем близкая река безнадежно далека. Так же далека, как и сверкающая столица Империи. Как мирная пограничная деревушка, которой было подарено хрупкие двадцать лет мира. Деревушка, где лают собаки, где спят люди. Спит маленький мальчик Леон, который ничего не знает о твоем существовании.
Теперь и не узнает.
Никогда.
Подтянувшись в последний раз, ты упираешься головой во что-то твердое.
Сапоги, днем зеленые, ночью серые. Перед тобой стоит высокий, весь в завитках татуировки, эльф-охотник. А за ним и вся его охотничья партия. Они словно выросли из земли. Словно вышли из ночной прохлады. Из тишины. Призраки! Лесной народ. Лесовики. Эльфы.
Их глаза холодны. Лица невозмутимы. И ты понимаешь, что ни одна жилка не дрогнет на этих лицах, когда они станут резать тебя на куски и ремни, сдирать твою кожу и выпускать кишки!
Ну, ничего, решаешь ты, есть два выхода. Простой и трудный.
И ты выбираешь трудный. Сам не зная почему.
И вместо того чтобы убить себя, неуловимым движением втыкаешь эльфийскую стрелу в ногу ее же хозяину. На!
Последнее, что ты видишь, это его искаженная гримасой боли физиономия. И на какой-то миг испытываешь ни с чем не сравнимое торжество!
А потом ты кричишь. Кричишь так, что маленький мальчик Леон в деревушке за рекой испуганно просыпается и зовет маму.
Глава 3
Урожай собрали вовремя. Вскоре погода испортилась. Подули осенние ветра, воздух наполнился влагой и тревогой. Казалось, что-то уходит. Теряется. Уносится прочь с этим ветром, с криками журавлей. По небу потянулись длинные вереницы туч, которые опускались все ниже и ниже, проливались на землю колючим осенним дождиком и уходили прочь.
Река под косогором вспухла, набрала тяжелой черной воды.
И только Лес на другом берегу не поменялся. Стоял такой же темно-зеленый, скрученный, непроходимый. Леон знал, что так будет до самых первых холодов. Когда землю укроет снег, деревья в одну ночь сбросят листья. Но даже несмотря на это, Лес останется непроницаемым для человеческого взгляда. Сплошной стеной будет возвышаться он над рекой, отражаясь в ее неспокойном зеркале. Старики, помнившие войну, говорили, что река когда-то текла по другому руслу, но потом почему-то измельчала, отодвинулась, будто испугавшись чего-то, прижалась к деревне. И лес последовал вслед за ней.
С приходом осени ночи стали беспокойнее. Там, за рекой, кто-то страшно кричал по ночам. То ли звери, то ли. Отец и другие взрослые дежурили ночью. Жгли большие костры вдоль берега. Дома, возле двери, стояла длинная, под самый потолок, пика, переделанная из косы еще дедом Леона, который, как говорили, был мужик лихой. Что точно это означало, Леон не знал. О деде говорили всегда тихо и замолкали, заметив мальчонку неподалеку.
Держать оружие дома было нельзя. В обычное время все сносили самодельные копья и топоры на длинных рукоятках в церковь, где священник запирал их в особой комнате. Однако с приходом осени и на всю зиму оружие разрешалось хранить дома.
Такое время. Осень.
Иногда на том берегу реки можно было видеть какие-то фигуры, выходившие к воде. Фигуры не человеческие, уродливые, страшные. Может быть, мертвецы, может, еще кто похуже.
А еще осень была временем пилигримов и красочных передвижных ярмарок. Низенькие мохнатые лошаденки тащили за собой огромные, но легкие, расписные кибитки, полные самого разного товара.