Медленно, нерешительно и неохотно Ройс открывал глаза в своей палатке на турнирном поле, приготовившись к взрыву боли, которая, как ему хорошо было известно, возвращается вместе с сознанием. Но боли не было.
По доносившемуся снаружи шуму он рассудил, что поединки еще продолжаются, лениво полюбопытствовал, куда делся Гэвин, и тут вдруг сообразил, что его кто-то держит за правую руку. Повернув голову, он посмотрел в ту сторону и на мгновение подумал, что бредит. Над ним склонялась Дженнифер, окруженная ослепительно ярким нимбом солнечного света, льющегося через откинутый позади нее полог палатки. Она улыбалась ему с такой нежностью в прекрасных глазах, что он содрогнулся. Откуда-то издалека прозвучал мягкий голос:
– Добро пожаловать, мой любимый.
Внезапно он понял, почему видит ее в сияющем ореоле, почему не чувствует боли, почему она говорит и смотрит на него с такой невероятной нежностью. И проговорил вслух, бесстрастно и твердо:
– Я умер.
Склонившееся над ним видение покачало головой и тихонько присело рядом. Нагнувшись, ангелоподобная дева откинула с его лба прядь черных волос и улыбнулась, но длинные ее ресницы слиплись от слез.
– Если б ты умер, пришлось бы, пожалуй, мне выйти на поле и поразить своего сводного брата, – поддразнила она, и в ее голосе еще слышалось страдание.
Кончики пальцев, лежавших на лбу, были холодными, и определенно наяву он ощущал прикосновение ее бедра.
– И как бы ты это сделала? – спросил он.
– Ну, – сказало видение, склоняясь и нежно щекоча его губы своими мягкими губками, – в прошлый раз я сделала вот как… Подняла забрало… и…
По губам его скользнул язычок, и Ройс задохнулся. Нет, он не умер. Ангелы, безусловно, так не целуют. Обвив здоровой рукой ее плечи, герцог притянул ее и только вознамерился поцеловать, как его осенила еще одна мысль, и он нахмурился.
– Если я жив, почему мне не больно?
– Тетушка Элинор, – прошептала она, – составила специальное снадобье, и мы заставили тебя его выпить.
Порвалась последняя паутина, опутывавшая его рассудок, и, блаженно вздохнув, он прижал ее, поцеловал и возликовал всей душой, почувствовав, что губы ее раскрылись и она целовала его в ответ от всего сердца. Когда Ройс наконец отпустил ее, они, тяжело дыша, долго смотрели в глаза друг друга, не в силах выразить словами переполнявшие их чувства.
Через минуту Ройс спокойно спросил:
– Я тяжело ранен?
Дженни перевела дыхание, закусила губу, и глаза ее затуманила боль от ран, полученных им по ее вине.
– Неужели дела мои так плохи? – хрипло допытывался он.
– Да, – шепнула она. – У тебя сломаны левая рука и три пальца. Раны на шее и под ключицей, которые, по словам Стефана и Гэвина, нанес тебе Малькольм, длинные и глубокие, но уже не кровоточат. Глубокая рана на ноге просто чудовищна. Ты получил страшный удар по голове, должно быть, когда снял шлем и наверняка, – мстительно продолжала она, – когда на тебя напал кто-то из моих мясников-родичей. Кроме того, ты весь жутко избит.
Он удивленно приподнял бровь:
– Звучит не так уж и плохо.
Дженни заулыбалась при столь героическом заявлении, но он тихо, многозначительно добавил:
– И что дальше?
Она сразу поняла, о чем он спрашивает, представила, какие еще физические страдания выпадут на его долю, если он вернется и проведет еще один поединок, и сравнила с неизмеримым страданием, которое придется стерпеть его гордости, если он этого не сделает.
– Тебе самому решать, – отвечала она через минуту и, не в силах сдержать недобрых чувств по отношению к отцу и брату, закончила: – Но там, на поле чести, где моя семья обесчестила себя нынче, есть рыцарь по имени Малькольм Меррик, публично бросивший тебе вызов час назад.
Ройс погладил ее по щеке костяшками согнутых пальцев и ласково уточнил:
– Можно ли заключить из этого замечания, что, по твоему убеждению, я и впрямь способен побить его, пристегнув щит к плечу над сломанной рукой?
Она склонила голову набок:
– А ты что скажешь?
Ленивая улыбка тронула краешки чувственных губ, которые вымолвили всего два слова:
– Не сомневаюсь.
Стоя возле палатки рядом с Ариком, Дженни смотрела, как Ройс наклоняется, чтобы взять у Гэвина свое копье. Он взглянул на нее, поколебался долю секунды – пауза эта почему-то показалась многозначительной, – потом повернул Зевса, направился было к полю, но тут Дженни сообразила, отчего он мешкал, и, окликнув, велела ему обождать.
Она влетела в палатку Ройса, схватила ножницы, которыми они пользовались, нарезая полотно для перевязки ран, вернулась к вороному скакуну, который уже не мог устоять на месте, роя землю передним копытом, остановилась и посмотрела снизу вверх на своего улыбающегося мужа. Потом наклонилась, отхватила длинный кусок от подола синего шелкового плаща, дотянулась и привязала его к острию копья Ройса.
Арик зашагал с ней рядом, и они вместе следили, как он выезжает на ристалище под одобрительный рев толпы. Взгляд Дженни был прикован к ярко-синему знамени, реющему над копьем, и, несмотря на всю любовь к мужу, слезы подступили к горлу. Ножницы оттягивали ей руку, как тяжкий символ ее предательства; словно она обрезала вместе с кусочком синей ткани все нити, что связывали ее с родиной.
Она перевела дыхание и вздрогнула от изумления – массивная ладонь Арика вдруг легла ей на голову. Увесистая, как боевой топор, она полежала мгновение, потом скользнула по щеке, притянула, и Дженни ткнулась лицом ему в бок. Это было объятие.
– Нечего тебе беспокоиться, что мы разбудим его, моя дорогая, – с полнейшей уверенностью заявила Дженни тетушка Элинор. – Он спит уже несколько часов.
Серые глаза приоткрылись, оглядывая комнату, потом с ленивым восхищением уставились на отважную златовласую красавицу, которая стояла у двери спальни, слушая тетку.
– Даже без снадобья, которое я ему дала, – продолжала тетушка Элинор, направляясь к флакончикам и склянкам с порошками, расставленным на сундуке, – любой мужчина, вернувшийся сплошь израненным на поле и принявший участие еще в пяти поединках, будет спать ночь напролет. Впрочем, – добавила она с бодрой улыбкой, – ему не понадобилось много времени, чтобы расколошматить их всех. Что у него за терпение, – проговорила она с восторженной улыбкой, – и какое искусство! Я никогда не видела ничего подобного.
– Он будет ужасно страдать, когда проснется. Я хотела бы, чтобы вы дали ему побольше того снадобья, которым поили прежде, до того, как он вернулся на поле.
– Разумеется, это было бы хорошо, да только неблагоразумно. Кроме того, судя по шрамам на его теле, он привык иметь дело с болью. Как я тебе уже говорила, принимать больше одной дозы моего зелья небезопасно. С прискорбием должна признаться, что оно имеет кое-какие нежелательные последствия.