— Не смей! — кричал Тору–чан. — Не смей ставить эту песню! — Но Суми–чан любила дразнить Тору–чана.
— Останови сейчас же! — кричал мальчик вне себя, топая ногами. — Если ты не остановишь, я сейчас уйду, и ты можешь весь вечер сидеть одна.
Суми–чан боялась оставаться одна, боялась доробо–сан — вора–жулика, — и ей волей–неволей приходилось сдаваться.
Один раз Толя пришел к нам прямо из школы, взволнованный, возбужденный, и стал без предисловия по–детски рассказывать нам, что случилось:
— Сегодня в школе у нас рассказывали про японцев, какие они храбрые — ничего не боятся: ни страданий, ни смерти, каждый японец готов умереть за свою страну и что это очень хорошо, потому что японцы победили русских… а русские все трусы! Мальчики стали дразнить меня, что я русский, трус. Мне стало очень обидно, я так рассердился, что почти что с ума сошел. Я стал бросаться на всех мальчиков и бить их кулаками…
— Ну и что же, учитель наказал тебя?
— Нет, не наказал, он даже не сделал замечания. Должен же я был показать им, что мы, русские, не трусы!
Я не знаю, где сейчас Тору–сан. Взял ли его русский писатель обратно в Россию или он остался у японского профессора и кто из него вышел — русский или японец?
Ока–сан — госпожа или окаа–сан — мать — это существо, которое должно быть всегда незаметно в японской семье. Ока–сан грациозно, тихо движется, никогда ни на кого не кричит, не сердится, не выражает протестов. Когда муж и жена делают покупки, то всегда Ока–сан принимает покупки от приказчика и покорно несет их домой. Вы сплошь и рядом увидите женщину с тяжелой ношей в одной руке, с ребенком в другой, с грудным на спине в то время, как повелитель спокойно налегке идет рядом, беззаботно покуривая папиросу. В трамвае женщина заботливо усаживает мальчиков 10–12 лет на свободное место, а сама, балансируя на своих гэта, держится за ремень, стоя в проходе с маленьким на спине.
Ока–сан обычно не понимает, что значит жить для себя, она вся полна только жизнью, желаниями своего «да–на–сан» и своих детей. И немного еще в Японии женщин, которые имеют смелость заявлять о своих правах и желаниях.
Мы любовались Ока–сан. Кротко улыбаясь, она неслышно двигалась по дому, целый день что–то делала, принимая ванну в последнюю очередь, после мужа и детей, обедая после всех, когда рис и рыба уже остывали и лучшие куски были съедены, ложась спать последней, когда все в доме успокаивалось, и просыпаясь первой, чтобы позаботиться о завтраке для мальчиков и мужа. И никому в доме, наверное, и в голову не могло прийти, что Ока–сан была первым, самым главным человеком в доме.
После нашего отъезда из Японии у профессора родился еще один сын, которого в честь моего отца назвали Лев, что по–японски произносилось: Риову–чан.
А через два года после рождения Риову–чана Ока–сан умерла от несчастных родов. И мне страшно подумать, как осиротели без нее и Тору–чан, и Тэт–чан, Кадзу–чан, и незнакомый нам Риову–чан.
ДЖИН-РИКША
Он отшвыривает ноги, как рысистая лошадь, и они быстро, быстро мелькают между гнутыми легкими оглоблями. Стальные сильные мускулы пружинят, шары перекатываются в икрах, как чугунные гири. Копыта его похожи на коровьи: черная суконная обувь с тяжелыми резиновыми подошвами сделана так же, как «таби», большой палец отделен и ступня раздвоена, отсюда и сходство с коровьими копытами. Зимой они в черных, летом в белых обтянутых куртках и штанах, широкие, плоские, как хлебные блюда, шляпы защищают худые загорелые лица. Джин–рикша толстые не бывают.
— Десево, — говорит старик Конисси–сан, совершенно не понимая, почему вопрос о рикшах мучительно меня волнует, — десево, спокойно.
И действительно, легко и быстро, без всякого, казалось, напряжения несся человек–лошадь по дорогам и улицам между автомобилями и, только когда останавливался, дышал тяжело и часто и бумажными чистыми платочками вытирал с лица и шеи обильный пот.
— Ну, теперь им плохо стало, — продолжал Конисси–сан, — большая конкуренция, автомобили отбили у них всю работу, все предпочитают такси, многим рикшам пришлось уйти обратно в деревню, делать стало нечего.
А меня рикши выводили из равновесия. Я часто смотрела на седока, особенно сердили меня толстые, упитанные европейцы, и я с раздражением думала, что хорошо было бы заставить их поменяться, запрячь седоков в колясочки и заставить их побегать. Неужели меня испортила революция? Неужели, когда я смотрю на толстого европейца, воняющего толстой сигарой, я испытываю злобу большевика–пролетария?
Мне хотелось побольше знать о рикшах, но из Конисси–сан было трудно что–либо вытянуть.
— Что, рикши болеют? — спрашивала я.
— Должно быть, болеют, как и все люди, — отвечал он, — только они умирают рано, немногие из них живут больше шестидесяти лет, у большинства расширение легких, сердца…
— А вы часто ездили на рикшах, Конисси–сан, расскажите что–нибудь про них.
— Ну что рассказывать, нецево рассказывать. Вот когда первая железная дорога прошла, то прошла она между Токио и Иокогамой и между Осака и Кобэ. Передвигались по озерам, океану на пароходах. Вообще ездить было неудобно, но когда выдумали джин–рикшу, сообщения очень облегчились.
— Ну и что же?
— Ну и ницево. Стали ездить на джин–рикшах. По–русски джин–рикша значит человеческая сила. Есть у них и еще название — курума — значит колесо или коляска. Очень умный был человек изобретатель джин–рикши! Очень умный! Японцы уважали его, а правительство настолько оценило его изобретение, что даже выдало пособие на сооружение колясочек.
— Ну а почему же у вас не ездили на лошадях, как у нас в России? Разве лошади были дороже?
— Нет, не дороже, пожалуй, десевле…
— Ну так почему же предпочитали ездить на рикшах?..
— Ну как вам сказать?.. Рикша удобнее, лошадь идет медленно, шагом, а рикша бежит скорее, рысью, да и возни с лошадью больше, надо за ней ухаживать, кормить, поить…
— Почему же лошадь идет шагом, разве лошади не бегают рысью?
— Ну поцему? Лошадь погонять надо, а рикша бежит сам…
Старик замолчал, тема его не интересовала, мы надоели ему своими вопросами.
— Вы хотели рассказать, как вы путешествовали, Конисси–сан? — дипломатически прерываю я молчание.
— Ну так и ездил… Верст 160, 170. Из Осака в Нагою. Ну ницего, удобно, рикша бежит верст по восьми в час, через 15–20 верст станция, рикша меняется, везет другой, свезий…
— Ну а багаж?
— Ну что же багаж? Брали с собой. На одного человека можно было полтора пуда… И не так уж это было дорого, за один ли — около четырех верст — рикша брал 15— 20 сен.
— Ну как же в гору?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});