Между тем Владимир, взиравший со стен городских на происходящее, увидел чудо от стен киевских и опустошение, причиняемое исполином в государстве, равно и невозможность удержать лютость Тугаринову, ибо отборные его витязи не могли победить оного. Он радовался бы, что сам безопасен внутри города, если б не был добродетелен, но, взирая на погибель государства, пролил он слезы и пошел к верховному жрецу просить его о учреждении всеобщих молитв для умилостивления богов. Сказал он жрецу неудачливость покушения и страшную силу исполина, производимые им опустошения и просил о учреждении молитв к умилостивлению богов.
— Так вы оного Тугарина не привели на жертву? — вскричал жрец с досадою.
— О том-то, батюшка, я и хочу просить богов, чтоб они открыли нам средство истребить его; силы оного сверхъестественны, — сказал Владимир.
— Истребить, то есть убить до смерти, а не на жертву принести? Чадо! Боги гнушаются всяким бездушным приношением, живого его привесть должно и связанного.
— Я доносил вам, что сие невозможно, и что…
— Нет ничего, нет ничего, приведите только оного и не забудьте приказать связать покрепче: боги уже досадуют, что лишают их столь долго вкушения сей сладкой жертвы, и за то послали на вас в казнь сего исполина.
— Святой отец! — сказал Владимир с досадою. — Казнь сия богами послана была прежде, нежели получил я приказ привести исполина им на жертву. Следственно…
— О князь! Велие твое хуление, но да не осквернюся…
Сие последнее слово жрец сказал уже за дверьми и оставил Владимира в досаде на жреца.
Князь возвратился в недоумении и горести в свои чертоги возносить моления к бессмертным о спасении своего отечества, но боги не внимали просьбе его, и Тугарин опустошал прекрасные окрестности Киева. Недоумевали, что делать, и огорченный государь изливал скорбь свою в недра любезной своей супруги, коя не осушала очей своих, источающих потоки слезные. Весь Киев стенал, не было никого, который бы не терпел урона: каждый потерял либо родственника, либо имение, случившихся вне стен киевских. В сей чрезвычайной напасти потребна была помощь только сверхъестественная.
Тугарин учинил новый пожар за городом. Все придворные выбежали на переходы быть страдающими свидетелями исполиновой лютости. Они услышали, что широки вороты заскрипели. Взъезжает на двор витязь смелый. Доспехи на нем ратные, позлащенные. Во правой руке держит копье булатное, на бедре висит сабля острая. Конь под ним, аки лютый зверь; сам он на коне, что ясен сокол. Он на двор взъезжает не спрашиваючи, не обсылаючи. Подъезжает к крыльцу красному, сходит с коня доброго и отдает коня слуге верному. Сам идет в чертоги златоверхие, княженецкие. Слуга привязывает коня середи двора, у столба дубового, ко тому ли золоту кольцу, а своего коня к кольцу серебряну. По сему придворные заключили, что новоприезжий долженствует быть роду непростого.
Между тем незнакомый входил во внутрь чертогов. Вельможи останавливают его и спрашивают с обыкновенною тогдашних времен вежливостью:
— Как звать тебя по имени? Как величать по отечеству? Царь ли ты, царевич или король, королевич, или сильный могучий богатырь, или из иных земель грозен посол? — и прочая.
Приезжий не удовлетворил их любопытству и ответствовал:
— Если мне сказать вам о всем, то уже самому князю донести нечего, — и просил, чтоб учинили о нем доклад.
Не смели его больше утруждать, донесли князю, и он впущен был пред Владимира.
На вопрос княжий, что он за человек и какую до него имеет нужду, ответствовал он:
— Я называюсь Добрыня, Никитин сын, уроженец Великого Новгорода, и приехал служить тебе, великому государю.
— Но как ты пробрался в славный Киев-град? И как пропущен злым Тугарином?
— Надёжа-государь! — говорил Добрыня. — Доселе мне, молодцу, еще не было дороги запертыя. Проезжал я горы высокие, проходил я леса темные, переплывал реки глубокие, побивал я силы ратные, прогонял я сильных, могучих богатырей — мне робеть от Тугарина? И я давно уже бы свернул ему голову, — примолвил он, — но я хочу учинить то пред твоим светлым лицом и по твоему слову княжескому, чтоб ты сам, государь, видел службу мою и пожаловал, велел бы мне служить при твоем лице.
Владимир удивился смелости, вежливости, дородству и красоте сего витязя.
— Молодой человек, — сказал он ему, — так ты хочешь сразиться с Тугарином?
— Для сего, государь, поспешал я в славный Киев-град, дней и ночей не просыпаючи, со добра коня не слезаючи.
— Но знаешь ли ты, каково трудно сие предприятие?
— Ведаю довольно, и если б оное меньше имело опасности, я послал бы исполнить оное одного своего Таропа-слугу.
— Я похваляю твою отважность, — сказал Владимир, — принимаю тебя в мою службу и обнадеживаю своею княжескою милостью, но не дозволю вдаться в таковую опасность, ибо ты мне годишься по своей храбрости и разуму в других случаях. Я имею довольно витязей смелости испытанной, но ни один из них не отважится сказать, чтоб он мог биться с Тугарином, понеже сие определено только для богатыря, не рожденного матерью.
— Не рожденного матерью? — подхватил Добрыня.
— Так, — отвечал князь и рассказал ему предвещание волшебницы Добрады.
— Так я великую имею надежду свернуть голову Тугарину, — говорил Добрыня с улыбкою.
— Неужли ты не имел матери? — спросил Владимир любопытно.
— Позвольте мне рассказать мои приключения, — продолжал Добрыня и, по луча дозволение, начал.
Повесть Добрыни Никитича
Я хотя имел отца и мать, но в самом деле не рожден я моею родительницею. Потому что она, будучи мною беременная, во время путешествия от нападших разбойников получила удар саблею по чреву, так что я выпал недоношенный из умершей моей матери. Причем и родитель мой убит. Я погиб бы, если б великодушная волшебница Доб-рада не спасла меня, как сказывала она мне сама о том. Я воспитан ею на острове, где она имеет свое жилище, и остров сей находится на самом южном пупе земли[29]. В младенчестве моем поили меня львиным молоком и, с тех пор как я себя помню, не давали мне просыпать ни утренней зари, ни вечерней, меня заставляли кататься тогда по росе и после обмочали в водах морских. Чрез сие воспитание получил я таковую силу, что шести лет мог выдергивать превеликие дубы из корня. Шесть белых старичков обучали меня всем известным семидесяти двум наречиям, звездоблюстительству и воинским приемам, так что пятнадцати лет имел я счастье на опыте пред самою Доб-радою отбить шесть мечей моих учителей и не допустить ни одного на себя удара. За сие получил я от моей благодетельницы сии латы, кои на себе ношу, и коих ношение сохраняет от всякого вреда, как обыкновенного, так и сверхъестественного. Я повергся к ногам моей благотворительницы, приносил благодарность в чувствительных выражениях и просил, чтоб не лишала меня на всю жизнь мою своего покровительства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});