Но С. Д. Сазонов стал возражать, что обязательства неравноценны: Германия дает обещание только в отношении Балкан, а России предлагается связать себя более общими обязательствами. Статс-секретарь Кидерлен телеграфировал послу Пурталэсу (21 .XI): «Для нас обязательство в отношении Англии - альфа и омега всего соглашения». Государь нашел исход. Он поручил Сазонову заявить: его величество дал германскому императору твердое обещание не поддерживать антигерманскую политику Англии; германский император обещал не поощрять австрийскую экспансионную политику на Балканах. Это обещание монархов в глазах государя ценнее обмена письменными нотами. Его величество полагается на слово германского императора и ожидает, что ему поверят на слово.
При такой постановке вопроса германскому правительству, конечно, пришлось признать себя удовлетворенным. Но ему не нравился секретный характер этих обязательств. «Только не кланяйся мне на людях», - с некоторой горечью резюмировал Кидерлен словами песенки Гейне159 содержание русского ответа. Тем не менее, когда германский канцлер в рейхстаге заявил, что в Потсдаме Германия и Россия обещали «не вступать в агрессивные комбинации друг против друга», русское правительство высказывало полное согласие с такой формулировкой.
Русская печать весьма холодно встретила Потсдамское соглашение. В Гос. думе П. Н. Милюков с неудовольствием говорил: «Это значит, что наши союзные соглашения перестали быть наступательными и остались только в оборонительной функции». («Ему хочется войны», - крикнул с места правый депутат П. Березовский)160. На самом деле франко-русский союз (с Англией вообще общих соглашений не было) являлся чисто оборонительным еще со времен императора Александра III; а французский министр иностранных дел Пишон, отвечая на запросы в палате, заверил, что Потсдамское свидание ни в какой мере не противоречит франко-русскому союзу. Англия, однако, была явно недовольна, и новый английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, прибывший в С.-Петербург в октябре 1910 г., приложил немало усилий для того, чтобы «нейтрализовать» результаты Потсдамского соглашения.
В беседе с представителем «Нового Времени» С. Д. Сазонов призывал русскую печать к сдержанности по адресу Германии. «Должен сказать откровенно, - говорил министр, - что вы иной раз бываете слишком желчны… В интересах обоих народов был бы полезен более мягкий тон. Если бы я был магом, я свернул бы свиток судеб так, чтобы время сократилось лет на пять. За этот срок сами собой улягутся взаимное недоверие и раздражение. Время прольет бальзам на горящие раны"161.
Реорганизация русской оборонительной системы на основании опыта японской войны между тем деятельно продолжалась. Летом 1910 г. было издано высочайшее повеление об упразднении четырех крепостей в царстве Польском и о перемене мобилизационного плана; центры сосредоточения армий относились далее на восток от границы. Мера эта мотивировалась следующими соображениями: при меньшем развитии русской железнодорожной сети польский выступ мог быть зажат в тиски концентрическим наступлением австрийских и германских армий, а крепости при быстром развитии артиллерийской техники оказались бы только «ловушками» для своих гарнизонов. Русская армия должна закончить свое сосредоточение вне пределов досягаемости для врага и уже затем перейти в наступление.
«Эта мера основана на чисто стратегических соображениях», - доносил своему правительству германский военный агент фон Гинце.
Французские военные круги были заблаговременно осведомлены о намеченных мерах, и никакого противоречия между франко-русской конвенцией и этими чисто техническими мерами не было. Но так как сведения об этом в заграничных газетах появились около времени Потсдамского свидания, это вызвало немалый переполох во французской печати. Газеты стали писать, что Россия отказывается от возможности наступления на Германию, что она готова уступить царство Польское и т. д. Газета «Journal» (в феврале 1911 г.) разразилась сенсационной статьей «La fin d'une alliance». Тревога, впрочем, довольно скоро улеглась, когда компетентные круги разъяснили, что для нее не было никаких оснований.162
Отношения Г. думы с военным ведомством остались удовлетворительными и после конфликта по поводу «морских штатов». 26 августа 1909 г. были изданы правила, разъяснявшие подробно, какие вопросы решаются в порядке верховного управления, какие подлежат внесению в Г. думу и Г. совет. Думское большинство примирилось с этими правилами. С.-д. внесли запрос по поводу правил 26 августа, но Дума его отвергла после долгих прений, в которых выступил также и П. А. Столыпин.
«История революций, история падений государств учит нас, - говорил премьер,163 - что армия приходит в расстройство, когда она перестает быть единой - единой в повиновении одной безапелляционной священной воле. Введите в этот принцип яд сомнения, внушите нашей армии хотя бы обрывок мыслей о том, что она зависит от коллективной воли, и мощь ее перестанет покоиться на единственно неизменной, соединяющей нашу армию силе - на Власти Верховной». В той же речи Столыпин заявил, что «до настоящего времени Г. дума в своем целом с величайшим уважением относилась к правам Верховного Водителя нашей армии, и что правительство со своей стороны никогда на права Г.думы не покушалось».
Третья Дума действительно не становилась на формальную точку зрения, когда речь шла о реальных интересах обороны. Так, в отношении флота в течение двух лет (с 1908 г.) велась борьба между Думой, исключавшей кредиты на дредноуты, и Г. советом, который их восстановлял. Наконец, государь в перерыв сессии издал распоряжение о начале постройки этих судов. Дума после этого имела возможность отвергнуть кредиты, т. е. остановить постройку, но она этого не сделала, чтобы не прерывать начатое восстановление флота. Четыре дредноута были спущены на воду в 1911 г.
В 1909 г. приамурский генерал-губернатор Унтербергер слал в Петербург донесения одно тревожнее другого, передавая слухи о грозящем новом нападении Японии и жалуясь на беззащитность дальневосточной окраины. Эти донесения немало тревожили государя. Между тем министерство иностранных дел имело совершенно обратные сведения о намерениях Японии, и оно в данном случае оказалось право. Япония стремилась к сотрудничеству с Россией, а не к возобновлению борьбы, сулившей ей только - каковы бы ни были результаты первых боев - утрату всех приобретений войны 1904-1905 гг.
Соед. Штаты занимали позицию, резко враждебную японской политике в Китае, а Англия теперь преимущественно интересовалась привлечением на свою сторону России в соревновании с Германией. В то же время как Россия, так и Япония были заинтересованы в том, чтобы не допускать в Маньчжурию новых конкурентов. Обе державы встретили весьма отрицательно предложение американского министра иностранных дел Нокса о продаже всех маньчжурских железных дорог международной компании и о строгом проведении принципа «открытых дверей» в Маньчжурии.
Думская оппозиция протестовала против сотрудничества с Японией. «Поддерживая Японию, - говорил в Думе П. Н. Милюков, - мы ставим деньги не на ту лошадь, которая может выиграть».164
Летом 1910 г. (21 июня) между Россией и Японией было подписано соглашение о сотрудничестве. Обе державы обязывались оказывать друг другу поддержку в вопросе о маньчжурских железных дорогах, совместно принимали на себя гарантию status quo в Китае и обещали сноситься друг с другом по поводу всех мер, которые окажутся необходимыми для этой цели. По существу это был сговор о совместном противодействии влиянию третьих держав в Китае, основанный на молчаливом размежевании сфер влияния: Корея и Южная Маньчжурия - Японии, Северная Маньчжурия и Внешняя Монголия (и, быть может, Китайский Туркестан) - России.
Япония первая воспользовалась этим соглашением и уже в сентябре 1910 г. провела официальную аннексию Кореи.
Для обследования положения в Азиатской России П. А. Столыпин и министр земледелия А. В. Кривошеин ездили в конце лета 1910 г. в Зап. Сибирь.165 Еще раньше, осенью 1909 г., выезжал в Маньчжурию и во Владивосток министр финансов В. Н. Коковцов. В Харбине он имел свидание с известным японским государственным деятелем князем Ито. Свидание это трагически закончилось - на глазах у В. Н. Коковцова князь Ито был убит на платформе харбинского вокзала корейским революционером. На отношениях между Россией и Японией это убийство никак не отразилось.
Высочайший доклад Столыпина и Кривошеина, как и заключения В. Н. Коковцова, показывает, что названные министры воочию убедились в громадном значении азиатских владений России и должным образом оценили последовательно проводимую с первого года царствования политику государя, направленную на утверждение русского влияния в Азии.