По правде говоря, эта боевая часть корабля вовсе не нуждалась в командире такого ранга. В бою ею командовал мичман. Но капитан сам напросился сюда, когда адмирал Нельсон поинтересовался у него, где бы ему хотелось находиться во время предстоящего сражения. Выслушав несколько необычную просьбу, Нельсон удивленно хмыкнул, но возражать не стал.
Считая себя обязанным Хорнблоуэру, адмирал согласился бы, наверное, и не на такую причуду, лишь бы сделать приятное человеку, который во многом способствовал предстоящему сражению.
На самом деле просьба капитана объяснялась свойствами его характера, с которыми он с переменным успехом боролся всю жизнь: застенчивостью, неумению быстро сходиться с людьми и обостренной мнительностью. Он так и не сошелся ни с кем из офицеров с «Виктории». Те смотрели на «чужака», как на пассажира, заранее считая за возможную обузу и не видя в его присутствии на борту ровно никакой нужды. Экипаж флагмана сложился давно, каждый знал цену себе и другим, и проникнуть в этот закрытый мирок можно было, только съев сначала не один пуд соли с его обитателями. Хорнблоуэр понимал это и не обижался. То есть он обижался, конечно, но с таким же успехом можно было обижаться на море, в котором погибают люди.
Утешало только то, что пребывание его на «Виктории» рано или поздно закончится, а уж там он, даст бог, получит собственный корабль, где никто не посмеет считать его обузой или бросать за спиной косые взгляды.
Возможно, отношение к Хорнблоуэру со стороны офицеров флагмана стало бы диаметрально противоположным, знай они его настоящую роль в предстоящих событиях. Но во всей эскадре одному только лорду Нельсону было известно об истинной цели высадки отряда. Для всех прочих — он командир разведывательной группы, задача которой заключалась в сборе сведений о противнике и его намерениях. Даже ближайшему другу и флаг-капитану адмирала Нельсона Харди пришлось довольствоваться этой версией, который, правда, мог кое о чем догадываться — с ним Нельсон держался откровеннее, чем с другими, — но всей правды и он не знал.
Делая свой доклад адмиралу в ту памятную ночь, когда погиб Клавдий, Хорнблоуэр не счел возможным даже на йоту исказить факты в свою пользу. С безжалостной откровенностью он поведал Нельсону, принявшему его сразу же по прибытию на флагман, что операция закончилась полнейшим фиаско, хотя конечная ее цель оказалась достигнутой. Но заслуги капитана в том уже не было. Адмирал Нельсон оказался достаточно снисходителен и великодушен, чтобы не согласиться с такой точкой зрения. Он резонно указал капитану, что доставленные им сведения в любом случае ценны. Благодаря усилиям Хорнблоуэра и его людей, Нельсон теперь точно знал, что французский флот обязательно выйдет в море. Более того, он знал еще место назначения кораблей неприятеля и приблизительную дату выхода. — Бони дал Вильневу трехдневный срок. Курьер был перехвачен шестнадцатого. Значит, девятнадцатого октября следовало ждать решительных событий.
В изложении адмирала все это звучало весьма убедительно, но у Хорнблоуэра на душе по-прежнему скребли кошки. Хотя упрекнуть себя ему было не в чем, подспудно он был почему-то уверен, что при дальнейшем определении его судьбы чиновники Адмиралтейства обязательно придерутся к этому моменту, дабы уклониться от платы по счетам или же существенно уменьшить набежавший долг. Хорнблоуэр понимал, что с такой ничтожной выслугой он не может претендовать на командование линейным кораблем или большим фрегатом. Но уж один из малых фрегатов ему вполне могли отдать под команду. Теперь же и такая перспектива начинала таять, словно утренний туман в здешних широтах. Бриг или военный шлюп последнего, шестого класса, — вот и все, на что он сможет рассчитывать. И неизвестно еще, сколько придется ждать…
Нельсон все это тоже понимал. Произнося утешительные слова и преувеличивая заслуги капитана, он все же считал в глубине души, особенно в свете полученных сведений, что миссия Хорнблоуэра потерпела неудачу, да и вообще не так уж необходимо было все это затевать. Рассуждая подобным образом, адмирал в чем-то отходил от логики, забывая о собственных словах, но высокое начальство редко снисходит до логических рассуждений, больше полагаясь на собственное мнение и интуицию. Как бы там ни было, лорду Нельсону было немного жаль капитана, чем-то напоминавшего ему себя самого в молодости, и он обещал Хорнблоуэру присовокупить к его будущему рапорту на имя Марсдена свой отзыв о его действиях. Со стороны адмирала столь великодушное предложение было неожиданным и очень щедрым подарком. Если Нельсон одержит победу — а в этом Хорнблоуэр почти не сомневался, — рекомендация за подписью адмирала приобретет небывалый вес и запросто может перетянуть ту чашу весов, на которой будет лежать будущее молодого капитана.
Значительно ободрившись, Горацио в дальнейшем уже не так сильно переживал. Очутившись на палубе боевого корабля, он обрел душевное равновесие и снова стал самим собой. Правда, некоторая отчужденность офицеров кают-компании действовала ему на нервы, но тут уж обижаться, как уже было сказано, он оснований не имел.
Он выбрал это место на бизань-мачте, повинуясь внезапному импульсу, и впоследствии никогда об этом не жалел, хотя был во время боя на волосок от смерти. В таком выборе, однако, имелся и свой резон. Хорнблоуэр мог присоединиться к адмиральской свите или напроситься в помощь командиру одной из батарейных палуб, но на шканцах и возле орудий он ощущал бы себя только винтиком слаженной боевой машины, какой являлся мощный линейный корабль в сплаве с отлично обученным экипажем. А здесь, на топе бизани, он мог действовать независимо и самостоятельно. Немного неудобно было оттого, что пришлось прогнать законного командира, молоденького мичмана, но Хорнблоуэр утешал себя тем, что оказал юноше, по сути дела, большую услугу: того отправили вместе с расчетом в помощь корабельному хирургу, а лазарет во время сражения считался самым безопасным местом, в отличие от топа бизани, где риск быть подстреленным или свалиться в море вместе со сбитой ядром мачтой был несравненно выше.
Хорнблоуэр еще раз окинул взглядом свои новые владения. Все на месте, не считая картузов с порохом. Их поднимут наверх только после сигнала боевой тревоги — обычная предосторожность на парусных судах. Капитан мысленно расставил своих людей. Сам он, разумеется, будет номером первым в орудийном расчете. Вторым номером и заряжающим вызвался сам граф Миранда. Услышав о решении Горацио принять участие в бою «на самой макушке», как выразился дон Франсиско, отважный испанец без колебаний предложил свои услуги, а также настоял на участии Рикардо и пятерых легионеров. Все вместе они образовали полный боевой расчет. Один месье Виллебуа не смог присоединиться к товарищам. Его уже не было на «Виктории». По просьбе адмирала Коллингвуда, назначенного командовать одной из двух колонн, на которые разбилась эскадра согласно диспозиции, изложенной в приказе, получившим впоследствии название «Меморандум Нельсона», француз был переправлен на флагманский корабль Коллингвуда «Монарх», где ему предстояло выполнять обязанности переводчика.