Читать интересную книгу Избранные статьи; Черная Тетрадь; Материалы к биографии; История Кукунора Сумпы Кенпо - Бидия Дандарон

Этот же старик — припадочный. Однажды, в 20–х числах сентября, он на вечерней проверке упал, бился в эпилепсии, разбил себе голову о камни, друзья подняли его и повели в санчасть, надеясь, что там ему окажут помощь. Когда его увидели окровавленного, "врач" Каширин признал, что он пьян. Но не стал проверять сразу, ибо чувствовал, что на самом деле он болен. В тот момент он отпустил его, но вызвал через сутки, когда нельзя было проверить на запах, и потребовал объяснений. Больной старик написал то, что на самом деле было, т. е. что он не пил водку, а был припадок. Совершенно не читая это заявление, они решаают, что он был пьян. Вместо того, чтобы помочь больному, признают его нарушителем режима и лишают личного свидания, которое полагается через полгода, оно должно состояться в феврале будущего 1975 г.

Недавно произошло такое событие.

Есть здесь оперуполномоченный капитан Якшин, его зовут "кумом". У него есть стукач — агент, который работает среди зэков, по фамилии Плотников. Этот Плотников решил заниматься мужеложеством, ибо здесь вообще торжествует гомосексуализм. Это понятно, ибо молодые мужчины живут много лет вместе. Плотников нашел себе жертву, некоего Огни, и начал добиваться своей цели. Об этом узнают двое молодых людей (военнослужащих) — Муххамед Дзауров и Монжушвили. Они требовали, чтобы Огни подал в суд за попытку мужеложества. Это стало известно капитану Якшину. Тогда капитан посылает специального провокатора Наумова, чтобы завязать драку. Очевидно, капитан решил, что эти люди — кавказцы — должны быть вспыльчивыми, легко ввяжутся в драку. Но Наумов переиграл свою роль. Дзауров и Монжушвили догадались о намерении провокатора и не стали затевать драку. И все‑таки капитан Якшин, используя свою могучую власть, приказал посадить обоих в ШИЗО на 15 суток без какого‑либо объяснения.

Капитан Каширин постоянно бывает выпившим или совсем пьяным. Он может обратить внимание на фурункул, занозу и головные боли, но если, как у меня, рак пищевода или эпилептический припадок у другого зэка, то он и его помощник Зуев бессильны. Они смело говорят, что этот человек трудоспособен. С этого решения начинаются муки ада. Заключенные проклинают тот день и час, когда они обращались за помощью в санчасть. По сути дела, эти эскулапы безграмотны в медицине и обманывают работников лагеря; они — садисты; удовлетворяя свои моральные и физические потребности, жестоко наказывают временно осужденных, но живых людей.

Что касается избиения заключенных, то здесь это явление узаконено, как будто предусмотрено в самом приговоре народного суда. Или они принимают избиения как приправу к трудовому воспитанию, вроде сладости.

Например, 5–7 августа 1974 г. прямо на вахте избили специальной дубинкой зэка Эрдынеева, который освобождался буквально на следующее утро. В эту же ночь избили Доржиева, причем так избивали, что он кричал, как раненый бык, как Лаокоон, охваченный кольцами удава. Крики его были слышны на всю жилую зону. Зэк Владимир Янута тогда был вахтером, когда Доржиев терял сознание. Начальник 7 отряда Михайлов заставлял обливать Доржиева водой, бил его. Хотя он и не имеет воинского звания, но оказался классическим мастером уничтожения человеческого организма. У Эрдынеева перед самым освобождением, за один день, видимо, усмотрели, что он трудом не исправился, что ему необходима дополнительная процедура для полного исправления, поэтому ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) лейтенант Ушаков очень старательно вводил в его сознание эту дополнительную процедуру. 12 октября сего года в ШИЗО пришли Сычев и Попиляев. Оба контролера были пьяными и избили двух заключенных — Шадурова из 2 отряда и Лобанова из 8 отряда. Мы сидели в камерах и удивлялись, как долго хватает у них энергии на экзекуцию. По — видимому, они выпили холодной водки и замерзли и таким образом решили разогреться. На этой "работе" они были заняты 40–50 минут. Жертвы их сначала кричали, потом замолчали, как в гробу. Очевидно, потеряли сознание и признаки жизни, лишь слышно было, как пыхтели их палачи. Они не брезговали избивать тела людей, находящихся в полусознательном состоянии. В таком азарте они и труп избивали бы.

Теперь вопрос: на что это похоже?

Если заключенные совершили правонарушение, накажите цивилизованным способом. После всего этого можно ли называть это ИТК исправительно — трудовой? Отличается ли она от концентрационного лагеря? Действительно ли жестокость исправляет людей? Где и в какой лаборатории этот опыт дал положительный результат?

Настоящим прошу вашего распоряжения расследовать подобное вопиющее нарушение человеческой морали и советского законодательства.

И прошу направить меня к специалистам для лучшего лечения моей болезни.

Подпись: Нимсагаев

(Г. Д. Мерясовой)

(Без даты)

Здравствуй, дорогая моя Галя!

Спасибо за твое письмо. Очень благодарен, что ты была у Вторушина. Самое главное, здесь старается меня ненавидеть младший лейтенант Пестереев, он является начальником 5 отряда, где числюсь я. Они постоянно стремятся использовать меня на тяжелых работах. Так положено им поступать лишь в первые дни. Но сейчас я отбываю уже полсрока из пяти, они могли бы меня поставить на легкую работу. т. е. вы больше напирайте на [должности] культорга и библиотекаря. Библиотекарем работает инвалид второй группы, он по закону имеет право сидеть сложа руки, т. е. быть на "простое". Если приедет Саша, то можно идти [к Вторушину] вдвоем, а если они увидят только одну женщину, подумают — все это пустяки; я их знаю!

Я же стал падать — эпилепсия, по — видимому, это неизлечимая болезнь. По закону на основании этой болезни они должны освободить меня из‑под стражи. Но никто на это из медиков не обращает внимания. Наоборот, считают, что я симулирую. Надо требовать, чтобы создали медицинскую комиссию. Однажды вечером я упал, а они приняли меня за пьяного, но проверять сразу, когда якобы водочный запах должен был быть, не стали. А стали проверять на другой день, когда запаха у меня заведомо не должно было быть.

Насчет телогрейки; мне нужен бушлат с карманами наружу. Если нет в продаже, то можно сшить ватную телогрейку (фуфайку).

Большое спасибо за твои хлопоты.

Целую и обнимаю крепко, Б. Д.

С большой радостью я читал письма Юры и Андрея Донцов. Пишите им, передавайте пламенный привет от меня.

Пришлите: словарь иностранных слов, трубку, чай и табак.

Это письмо было написано между двадцатым и двадцать шестым октября — днем смерти Бидии Дандаровича.

Только письма Дандарона из зоны дают нам представление о последних двух годах его жизни. Свидетельств других людей практически нет. Добавим, что в лагере часто приходил к Учителю и беседовал с ним подполковник Колбасов; иногда выручал из сложных ситуаций. Это скудное свидетельство говорит о многом. Не часто в брежневские времена можно было услышать, что кто‑то из лагерного начальства мог заинтересоваться беседой с заключенным. Дандарон выделялся из общего уровня лагерного контингента. Он был заметен, дело его было необычным, а сам он, как и в прежние лагерные времена, был личностью притягательной. Жаль, что мы вряд ли узнаем что‑либо об этих беседах, прошло слишком много лет и вряд ли жив этот подполковник.

Бидия Дандарович стремился выйти на свободу; но, находясь в заключении, он не оставлял ни практики, ни научного, ни буддологического поиска. Достаточно упомянуть последнюю его книгу о Четырех Благородных Истинах, известную под названием "Черная Тетрадь". Жизнь его продолжала быть полной.

Часто можно услышать: "Дандарон много выстрадал". Да, не каждому приходится трижды испытывать тюремные и лагерные тяготы, но, близко зная его, хоть и короткий был срок ученичества, могу подтвердить не раз слышанное от Железнова, Лаврова, Пупышева и других: "Учитель всегда блаженствовал". Это не пустые слова, возвеличивающие человека, открывшего нам учение Будды, он так научил жить и нас — переносить все тяготы, претворяя их в спокойную и уверенную силу блаженства.

Уход

Мы никогда не говорили между собой о том, что наступит момент, когда останемся наедине с самими собой, без Учителя в явленном теле. Если разговор заходил об этом, то всегда парировался максималистской формулой: Учитель никогда не рождался, Учитель никогда не умрет. Так я слышал однажды, прогуливаясь с Бидией Дандаровичем и Лавровым. Учитель спросил: "Что вы будете делать, когда я умру"? Лавров тут же ответил, как будто только и ждал такого вопроса: "Наш Учитель никогда не рождался и никогда не умрет"! Бидия Дандарович слегка повернулся к нему и посмотрел на Юру с деланным удивлением.

В другой раз Бидия Дандарович сам заговорил со мной о своем возможном уходе: "Когда я уйду, а вам надо будет пообщаться со мной, вы меня просто позовите, и я приду к вам: вот таким, как сейчас, в этой клетчатой рубашке". На нем была черно — голубая ковбойка. Реальность общения с Бидией Дандаровичем была столь ярка, неординарна и насыщена событиями, мыслями, планами, что представление о возможном уходе Учителя хотя и приходило на ум, но не становилось темой для бесед и изгонялось из сознания как нечто невозможное, небытийное. Мысли о смерти Учителя воспринимались как падение, как то, что не должно присутствовать в сознании, и не потому, что это сродни тяжелому оскверняющему чувству, но потому, что все буддийское учение говорит всегда только одно: связь с Учителем — это навсегда. И Бидия Дандарович подтвердил это однажды. Он спросил меня: "Володя, что ты будешь делать, когда реализуешь"? — "Ну, тогда ведь все будет ясно, Будда обладает всеведением". На это Учитель ответил просто: "Ты и тогда будешь моим учеником".