Читать интересную книгу Когда исчезает страх - Петр Капица

Третьим секретарем оказался кудлатый парень в полувоенной одежде с простецкой фамилией Машкин. Он держался со всеми запанибрата и незнакомым людям говорил «ты».

— Садись, Большинцова, садись. Выкладывай, что там у тебя. Послушаем. Только учти — со временем зарез… по возможности сокращай.

Слушал Машкин невнимательно: то он озабоченно перебирал папки, то листал настольный календарь и делал в нем какие-то пометки, то подписывал документы, которые приносила молчаливая женщина. Если звонил телефон, Машкин хватал трубку и говорил:

— Позвони позже. У меня тут, понимаешь, маленькое совещаньице.

Когда Большинцова кончила рассказывать, он сделал изумленное лицо.

— И ты на них обиделась? Ай-яй-яй! Не по-большевистски это. Ну что такое получается: один коммунист бдительность проявляет, ограждает нас от проникновения всяких элементов, а другой жалуется на него, палки в колеса вставляет. Вот ты сама ответь: хорошо будет, если в наши ряды диверсант пролезет?

— Плохо, — ответила Большинцова. — Но нельзя же в каждом человеке подозревать диверсанта.

— Мы не в каждом. Ты это брось! — погрозил он ей пальцем. — Я вот, например, в плену не был, и проверять меня незачем.

— Хорошо, вам повезло, вы не летали на самолете над вражеской территорией, а мне пришлось. Я и в концлагере оставалась коммунисткой. Меня незачем попрекать пленом.

— Ты этак вопрос не поворачивай. Доказать надо. А я тебе скажу прямо: не будем на обиды внимания обращать. Нам пролетарское государство, понимаешь, дороже…

Трудно было понять, чего в его словах больше: ограниченности, равнодушия или легкомыслия болтуна. Ирина не стала с ним пререкаться, так как почувствовала, что Машкину совершенно безразлично, справедливо поступают с ней или нет, ему важно было привить ей мысль, что все делается из высоких побуждений, а посему незачем кипятиться и отрывать занятых людей от дела.

— Выдержка требуется, понимаешь. Мы ведь тоже соответствующие указания получаем. А тебе немедля подавай зеленую улицу. Разберемся, — уверял он ее. — Не такие дела проворачиваем. Оставляй свое заявление и — будь спокойна. Вызовем, когда потребуется…

— А всё-таки — как же мне с работой? — перебила его Ирина.

— С работой… с работой… — забормотал Машкин, копаясь в бумагах на столе, и, найдя нужную, предложил — Ну что ж, если надо, хоть сейчас дам направление на курсы маляров и штукатуров.

— Это всё, что вы можете мне предложить?

— Не всё, конечно, но думал, что летчице незазорно перейти в рабочий класс. Восстановление промышленности — наипервейшая задача. Выходи в передовики, показывай, на что способна…

Спорить с ним было бесполезно: у Машкина на всё был штампованный ответ. Ирина молча поднялась и вышла из кабинета.

Вокруг нее словно образовалась пустота. Большинцова брела по улице, ничего не видя перед собой. К кому сейчас обращаться?

Надо было вернуться домой к детям, к Бетти Ояровне, но в таком настроении она не могла показаться им. Они всегда видели ее бодрой, неунывающей.

Ирина пешком добралась до Невы и у самого спуска села на каменную скамейку. Полноводная река с тихим журчанием мчала свои плавно текущие воды к морю. Против течения шел маленький чумазый буксир и тащил огромную баржу. Казалось, они совсем не движутся вперед.

Ей надо было с кем-то посоветоваться, поделиться мыслями. Больше невозможно было таить все в себе.

Ирина решила поехать на работу к Валину. Он был другом, с которым она могла говорить откровенно.

В проходной исследовательского института Большинцовой сказали, что рабочий день кончился, но Валин домой еще не ушел.

Она дождалась его у проходной. Борис, увидев Ирину, встревожился:

— Что случилось? Почему такая бледная?

— Ничего… как всегда, ровным счетом ничего, — ответила Ирина. — Просто захотелось с тобой поговорить. Может, пешком немного пройдемся? — предложила она.

— С удовольствием!

Валин взял ее под руку, и они свернули на тихую, по-вечернему пустынную улицу. Под ногами шуршали опавшие листья, пахло тленом осени.

— Я, Борис, растерялась. Мне очень плохо, — сказала Ирина. — Ты знаешь, я не нытик, но у меня такое состояние…

— А ты не могла бы поконкретней: чем вызваны такие мысли?

Она рассказала ему о мытарствах последних дней. И Борис вместо сочувствия начал укорять:

— Зачем же ты пошла искать работу? Вот беспокойная! Тебе ведь надо отдохнуть, успокоить нервы. Если нет денег на санаторий, я достану. Ну а ребята с Бетти Ояровной прокормятся. Там Ян подбрасывает…

— Ты не уходи от прямого вопроса, — перебила Ирина. — Мне не санатории нужны. Я хочу знать: почему мной помыкают? Какие я совершила преступления?

— Видишь ли, я могу лишь посочувствовать и… устроить у себя на работу.

— Я не желаю тебя подводить. Мне ведь и у вас придется анкету заполнять?

— Да, конечно, самую длинную, со сведениями о бабушках и дедушках, — подтвердил Борис.

— И тебя привлекут к ответственности, если узнают, что я твоя знакомая?

— Возможно, если найдут мои объяснения неудовлетворительными. Но зато у нас будет полная ясность, как в дальнейшем поступать тебе. Ты будешь проверена но всем линиям. В общем, знай, Ирина: для тебя я готов на любой риск, — без рисовки сказал Валин.

Этот разговор не успокоил Ирину. Ночью в ее дневнике появилась новая запись:

«Уснуть не удается, голова, разламывается от мыслей. Я прислушиваюсь к себе и не могу понять, что меня больше тревожит и точит: обыкновенная человеческая обида или опасение за наше будущее?

Ну, предположим, что со мной не нужно считаться. Я слабая, гонимая ветром птица. Но как же с другими, например с тобой, Кирилл? Я не представляю: как бы ты повел себя в такой ситуации? Впрочем, вы, мужчины, умеете многое переживать молча, а я не могу.

Человеку с чистой совестью унизительно жить, находясь на подозрении. Он озлобится на тех, кто вызывает у него тяжелое чувство неполноценности, он не простит своего унижения.

Все дороги куда-то ведут, а я на своей вижу только преграды. Как мне быть, Кирилл? Я говорю не о той жизни, когда человек только дышит, а о другой, когда он живет по-настоящему: мыслит, смело действует, надеется и любит.

Жить в согласии с самой собой и с Родиной — вот что мне нужно, вот в чем я не должна уступать!»

* * *

Валин, видя, что с Ириной творится неладное, на время перебрался жить к Бетти Ояровне. Благо, не было в Ленинграде Зоей, — она все еще купалась в Черном море.

Ирина при нем старалась казаться спокойной, отлично владеющей собой, но ей это плохо удавалось. От Валина трудно было скрыть угнетенное состояние. Борис знал, что она страдает. Стремясь вывести ее из душевной растерянности, он старался успокоить Ирину и хоть как-нибудь развлечь: часто приглашал в кино, купил билеты на концерты в Филармонию.

«Если бы ты знал, Кирилл, как я теперь слушаю музыку, — писала Ирина в дневнике. — Она выводит меня из душевного затворничества и возносит на такую вершину, что я вдруг чувствую стеснение в груди. Горло мое сжимается, и хочется плакать. С этим желанием невозможно бороться. И я плачу. Понимаешь, не тоскую, а просто плачу, чтобы выплакаться и не томить себя больше».

Глава тридцать седьмая

«14 ноября. Вернулась с Кавказа Зося. Она сильно загорела и поправилась. Стала походить на пышную и несколько грузную даму. Игорька к себе она не берет.

— У вас ему будет лучше, — без стыда сказала Зося. — Я ведь отвыкла от него, а вы как-то умеете. Помучайтесь еще немного.

Мы с Бетти Ояровной не возражали. Игорьку действительно лучше остаться у нас. Такая мама ничему хорошему не научит. Она ленива, считает, что все должны ухаживать за ней. А если что-либо сделает, то возводит это в подвиг.

24 ноября. Зосе не очень нужен Борис, но она ревнует его ко мне. Все должны быть привязаны только к ней. Зося злится, когда Борис заботится еще о ком-то.

Мне кажется, что она уже не находит в его взоре прежнего обожания. Борис явно прозревает. Если после работы он не застает Зоей дома, то не ждет, не страдает, а уходит к нам. Сцены, которые устраивает Зося, больше его не трогают.

Самым мудрым для них было бы — распроститься друг с другом навсегда. Ведь Зося едва терпит его возле себя, но потерять боится. На случай невзгод ей хочется иметь про запас обеспеченного добряка мужа.

29 ноября. У Бетти Ояровны праздник: из Заполярья вернулся Ян. Он демобилизован по вине медиков и поэтому злится на них:

— Признали непригодным для авиации. Начисто списали. Но я им докажу, еще буду летать. Вот увидите.

Ян привез с собой три пары перчаток и тренерскую «лапу». Маленькие перчатки явно сшиты на заказ. Отдавая их мальчишкам, он спросил: