Читать интересную книгу Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

— Бог даст, обойдется. Ты возьми да не езди в Поле. Худо ли тебе дома. Или я не ласкова? Или дети обижают?

Или слуги бычатся? Тогда и Иван Васильевич подозре­ние отбросит. Пошли Двужила, а, может, еще и Логино­ва с ним.

— Оно, конечно, можно было бы и не ездить самому, только уж дело больно стоящее. Казаки — сила. Если все под цареву руку встанут, порубежье превратится для крымцев в крепкий заслон. Не гоже княжеским боярам, а не царевым с казаками речи вести. Негоже. Ну, а гнев царя? Неужто не ясно ему, чего ради я живота своего не жалею, о покое своем мысли даже не держу.

— Гляди тогда сам. Я стану Пресвятой Богородице мо­литься, чтобы заступницей перед Богом за тебя выступи­ла, сохранил бы Бог тебя и помиловал.

Князь тоже надеялся на Божью справедливость. До Бога, однако, далековато, а до самовластца лютого — ру­кой подать. Оттого перед самым отъездом в Поле решил сына наставить на жизненную стезю, поопасался, не при­поздниться бы ненароком. Пусть княжич знает, что к че­му, и впросак не угождает по неведению и простоте ду­шевной, по честной натуре своей.

— Ты, княжич, уже не дитя малое. От наставников твоих знаешь, что ты — Владимирович, род наш славен ратной славой, и имеем мы полное право сидеть на троне державном. Но Бог судил так, что Калитичи его под себя приладили. Иван Калита расширил и возвеличил Моск­ву, то скупая земли боярские и княжеские за деньги, от дани татарской утаенные, то по хитрости и коварству

множился. Потомкам своим оставил он сильное княже­ство, и те, с Божьей помощью, смогли еще боле укрепить его, сделать центром России. Державным сделать. Тако­ва воля Божья, и не нам с тобой, сын мой, вступать в спор с этой волей. Был случай, когда все могло измениться, послушай я с дядей твоим, князем Владимиром, князей Шуйских, протяни им руку, но я, помня наказ отца, в темнице перед кончиной сказанный, служить без изъяну царю и отечеству, не посмел изменить самовластцу. К го­рю России сбылось предсказание Шуйского-князя. Гиб­нут знатные княжеские роды под плугом глубоким и кровавым. Подошел, похоже, и наш черед. Оклеветали меня, по всему видно, приспешники царевы, ибо слава победителя Девлетки им поперек горла. Так вот, если нам Бог сулил попасть в руки палачей государевых, встретим смерть как и подобает князьям. Достойно. Без позора. Если же тебя минует сия горькая участь, умно­жай ратную славу рода нашего, служи царю безропотно, на трон его не прицеливайся. Но тебе еще и особый наказ: держись Шуйских. Они, как и мы, — перворядные, род их тоже державный, не грех оттого идти с ними рука об руку. Тем более что Шуйских числом поболее, чем Воро­тынских. Все понятно?

— Да, отец! — взволнованно воскликнул княжич. — Клянусь, чести родовой урона я не свершу!

Княжич склонился в низком поклоне, отец прижал его, юного, крепкого телом, к своей все еще могучей гру­ди, и замерли они в блаженном единении. Они еще не хо­тели верить в то, что прощание их сегодняшнее — про­щание навеки.

Но так было предопределено им судьбой. Царь Иван Васильевич не мешал князю Михаилу Воротынскому до конца его поездки к казакам, но Фрол Фролов слал отпи­ски Богдану Вельскому каждую неделю. Оповестил Фрол Вельского и о том, что возвращаться князь намерен через Новосиль и Воротынск.

Казалось бы, естественное желание княжеское побы­вать и в жалованной вотчине, и в наследственной, но именно эта весть подтолкнула царя Ивана Васильевича к скорейшему исполнению своего кровавого замысла по отношению к воеводе, ставшему ему в обузу.

Может, опасался царь, что князю Воротынскому лег­ко будет бежать из наследственной вотчины (там все зна­комо, все слуги поддержат своего властелина, дружина, которая теперь под рукой у Ивана, не заступит ему пути), чего ж не последовать примеру князя Андрея Курбского, князя Дмитрия Вишневецкого и других сановников и во­евод, коих царь почитал предводителями, но которые, служа усердно царю и отечеству, не желали подвергать себя злобному своеволию самодержца. Только такая опа­ска вряд ли была у Ивана Васильевича. Разве он не пони­мал, что князь Воротынский не сбежит. Важно иное: сла­ва героя-воеводы, крепкого умом и духом, выше его, ца­ря, почитаемого простолюдьем, угрожает трону и едино­властию. Вот почему судьба князя была решена оконча­тельно.

Собственно говоря, она была решена уже давно. Еще когда Иван Васильевич определял, какие знатные роды российские должны исчезнуть с лица Земли Русской, и понятно, князья Воротынские, потомки святого Влади­мира, значились не в последних рядах. Лишь по нужде царь Иван Васильевич держал князя Михаила у себя под рукой. Теперь такой нужды не стало. Усилиями же самого князя Воротынского, его ратной умелостью и ра­дением. А Воротынск был хорошим предлогом. Посы­лая туда своих людей, чтобы оковать князя-воеводу, он мог оправдать свои действия тем, что якобы князь на­мерился бежать в Ливонию, предав его, царя всей Рос­сии.

Еще царь велел оковать и пытать дьяка Логинова, бо­яр княжеских Никифора и Косьму Двужилов, Николку Селезня, купца из Воротынска, ездившего в Тавриду для поддержания якобы крамольных княжеских связей; а всю старую дружину князя отправить, во главе с Шикой, в Сибирь промышлять пушного зверя. Без права возвра­щения. Пригляд за ними поручить Строганову.

О ссылке дружины узнал князь Воротынский еще в Новосиле. Успел Шике послать тайного гонца. И счастье его, что не проведал об этом Фрол Фролов, — не миновать бы и Шике, и посланцу его пыточной башни.

Нет, это не знак к началу опалы, это — уже само нача­ло. Лучшим выбором для князя Воротынского в тот мо­мент оставался один — бежать в Литву. Такая мысль воз­никла сразу же, и, как он от нее ни отбивался, крепко она засела в голове. За то, чтобы поворотить коней на запад, был главный довод — его жизнь; против же несколько не менее весомых: судьба жены и детей, судьба семьи брата, судьба, наконец, всего рода Воротынских. Судьбу слуг тоже не сбросишь со счетов.

Какое решение одержало бы верх, сказать трудно, только через день после первого гонца прискакал второй, с еще более недоброй вестью: окованы и свезены на Ка­зенный двор дьяк Логинов, все трое бояр княжеских, за купцом в Воротынск посланы стрельцы, а с ними дьяк Разрядного приказа, чтобы отправить дружину воротын-скую на пушной промысел. Вот эта страшная весть и оп­ределила дальнейшие действия князя Михаила Воро­тынского. Он повелел:

— В наследственную вотчину мою не поеду. Я — к го­сударю. Со мной Фрол и дюжина охраны, остальные мо­жете ехать неспешно.

Он не мог оставить в беде своих бояр, дьяка Логинова, очень много сделавшего для того, чтобы Приговор бояр­ской думы по укреплению порубежья был так ладно уст­роен, чтобы на многие годы ничего не переиначивать, а постепенно осваивать Дикое поле, тесня татар к Переко­пу, и в победе над ДевлетТиреем есть его вклад. Надеял­ся князь упредить и арест купца, с риском для жизни ез­дившего в Тавриду лишь для того, чтобы он, главный по­рубежный воевода, и царь Иван Васильевич знали бы всю подноготную подготовки похода Девлет-Гирея. Князь намеревался, меняя коней, доскакать до Москвы за пару дней и сразу же броситься в ноги самовластцу, все ему объяснить и просить для своих соратников мило­сти.

«Отмету клевету завистников! Отмету! Не совсем же без головы государь!»

Хотя намерение это было твердым, все же, если быть перед собой совершенно честным, князь Михаил Воро­тынский отдавал себе отчет, что он даже не представляет, кто и что наговорил на него царю. Он не единожды обмоз­говывал каждый свой прежний поступок, каждое свое слово с того момента, когда назначен был главным пору­бежным воеводой и, особенно, главным воеводой Окской рати, но ничего осудительного не мог найти. Единственное: Москва встречала его так, как встречала когда-то са­мого Ивана Васильевича, покорившего Казань. Однако не он, князь Воротынский, в том повинен. Не бояре его, не дьяк Логинов. Они же не устраивали торжественной встречи. Никто не уговаривал простолюдинов, купцов, дворян и бояр выходить на улицы, не советовал это и ду­ховенству; никто даже не заставлял женщин снимать платы узорные и стелить их под копыта воеводского бое­вого коня, под копыта коней ратников-победителей.

«Сам же виновен царь всея Руси, спраздновавший труса. Сам! Иль народ глупее глупого и не видит ничего? Ну, по­серчал бы царь, да и ладно бы. Чего ради лютовать, взвали­вая свою вину на головы славных соратников моих?!»

Князь, конечно же, не собирался высказывать все это царю откровенно, зная его крутой нрав: ткнет острым по­сохом и — какой с него спрос. Князь хотел лишь защи­тить своих соратников, поведав государю о их роли в по­беде над Девлет-Гиреем и даже в разработке самого за­мысла разгрома крымцев. Увы, даже этого ему не уда­лось сделать.

Как ни спешил Михаил Воротынский, весть о том, что он не поехал в наследственную вотчину и скачет в Моск­ву, обогнала его, и когда он подскакал к воротам Белого города, его окружили стрельцы Казенного двора.