Скинул в теплоту вымытого номера одежду и пошел в душ, с удовольствием нажимая босыми ступнями на чистые полы. Прислонясь голыми ногами к краю ванной, глядел на парящий от воды дымок. Куда торопиться. Посреди степи, в рыбацкой деревушке, сейчас медленно ляжет в горячую воду, выдавливая телом ее повыше. Погружаясь, почувствует, как пошевелит горячая рука волосы на затылке. И задремлет, слушая протекающую по плюшевому коридору музыку, мимо, мимо…
— А где же я главный? Где?
Рассмеялся. Из-за Ноа появилась привычка говорить вслух. И никуда она не уйдет, потому что через все тело, покрывая радугой кожу — его змея, собеседница и слушательница. Подсказчица. А вдруг сошел с ума и вправду говорит сам с собой? Но ведь его Ноа видят другие. А кто? Одна Лариса и видела по-настоящему, а прочие — только рисунок. Некоторые догадывались, конечно, вон Наташа задавала вопросы, Васятка сразу спросил, покажет ли он змею Яше, но кто его поймет, может у них тут наколки просто уважают. Мастер света, Григорьич, тоже что-то говорил о змее, когда увидел…
Витька окунулся и высунул голову, фыркая. Вопрос занимал его все больше. Получается, видели и знали о Ноа лишь те, кому действительно надо, хотя сам Витька не прятал и не стерегся, но и не хвалился особенно. Даже рыжий Степан так и не узнал до отъезда, что есть у него змея. Далекая Наташа, тезка местной любовницы темного князька, видела и знала. Она-то, похоже, из хранителей, как и Лариса. А сам Витька, общаясь с рисунком на коже, летая с девушкой, чьи волосы вороненого металла иногда становятся похожими на теплую карамель, не задумываясь, говорил и поступал, так, как надо — на всех уровнях, для каждого уровня — свое.
Дремать в воде не стал. Мокрый, слушая щекотку ползущих по коже капель, заходил по номеру, оставляя на полу темные следы. И, протянув руку за флаконом под зеркалом, застыл, когда, вслед за резкими ударами, дверь распахнулась и ворвался Яша, в волне дорогого одеколона.
— Видел, видел, как шел, в окно смотрел, — закричал хозяин. Голос его замедлился, стал тише и вдруг замер, брошенный на полпути.
Витька опустил руку с граненым синим цилиндром. Повернулся, чувствуя, как поверх его кожи незаметно скользит кожа змеи, а поверх нее скользит взгляд Яши.
В коротком молчании, казалось, слышны тающие касания снежинок за стеклами.
— Вот, значит, что у нас. Тут.
— У меня, — поправил Виктор. Открыл флакон и перевернул, прижимая отверстие ладонью.
— Ишь ты…
Яша перетоптался, сверкнув лезвийной стрелочкой брючины, и кажется, захрустела вслух дорогая сорочка. Витька поднял согнутую лодочкой ладонь с лужицей запаха в ней, приложил к шее, под завитки отросших волос. Навстречу Яшиному одеколону поплыл запах летней степи, настоянный на чабреце и полыни.
— О черт, как пахнет-то! Где взял?
— У тебя на полке. Яков Иваныч, мне одеться надо.
Яша собрался, будто самого себя затрещиной загнав обратно, в привычный медовый свет номера-будуарчика, хохотнул:
— Да чего ж тебе одеваться. Для тепла разве. А то — ходи так, все одно весь раскрашен по не балуйся. Я чего сказать заглянул, через час банкет, танец, поедим хорошо, старый год проводим. С нужными человечками познакомлю, коли дальше будем работать — обоим сгодится. Там можешь снимать, а можешь и просто водки пить, как схочешь.
Стоя у двери, говорил, а глаза темными жуками ползали и ползали по коже Витьки. Оторвался от разглядывания, подмигнув:
— А потома — сюрпризец. Это уж к самым курантам. Вот тогда твоя наука-то и понадобится. Понял?
— А подробнее не расскажешь, что снимать? Мне приготовиться нужно.
— А чего тебе готовиться-то? Линзу протер и вперед. Свет и всякое, так все готово, перед началом проскочишь первый, покажешь только, где как лампы повернуть.
Потянул дверь, ступая в коридорчик. Писком оттуда прокричала, судя по голосу, пятиклассница «здравствуйте, Яков Иваныч!», но Витька знал уже, малолеток незаконных на Яшиных вечеринках не бывает, и передернулся от мысли, как бы не бывает, но вот простучала каблучками мимо, специально на малолетку похожая. На любителя предусмотренная.
Вслед широкой спине и крахмальному локтю сказал негромко, не заботясь, услышит ли:
— Нет.
Локоть замер. Спина двинулась обратно, разворачиваясь.
— Что нет? — глаза были уже не жуками, а черными камешками, тяжелыми, как гремящие в прибое кремни.
— Мне нужно больше знать.
— Тебе-то? Зачем?
Витька сдернул со спинки кровати полотенце, затянул вокруг бедер и сел, упирая в пол мокрые ступни. Заговорил голосом, натянутым до последнего предела перед криком:
— Значит, слушай, хозяин. Я приехал сюда — одному побыть. Ходить по берегу, по степи. Мне так надо было. Ты меня обворовал, а потом заставил, работать на себя. Планы какие-то строишь. Приказываешь. А я соглашался? А даже если согласился, чего ты лезешь в саму работу? Даже рыбу ловить, надо секретов знать, от отца к сыну они. А тут — потоньше, чем рыба. Свет, говоришь, линза. А что ж сам тогда не снимешь? Но ты — ко мне пришел! Понял?
Выкрикнув последнее слово, Витька мельком подумал, что кто-то уже кричал так, с угрозой это же слово, а он просто вернул его Яше. Да. Карпатый так, Ладе в машине. Чтоб ласковой была, по приказу. И ярость от быстрого воспоминания подпрыгнула к самому горлу, так что закашлялся и вытер рукой заслезившийся глаз.
— Ну-ну, еще заплачешь, не гоношись, — Яша хохотнул, но глаза все тяжелели под веками.
— Не заплачу. Я тебе объяснить хочу. Если ты меня на работу, то дай мне ее сделать. Я сам знаю, что мне для того надо. Или — сам делай.
Яша прикрыл дверь, шаря рукой за спиной и подтянул к себе стул. Сел, положив на спинку подбородок. Рассматривал Витьку холодными глазами.
— Понял, мужик, понял, не дурак. Теперь послушай меня. Сперва о том, какой ты, сука, бедный. Побыть один, говоришь, приехал. Я не знаю, что там у тебя за трепеты в душе, но я мокруху нутром чую. Спрятаться приехал, раны зализать. Как знаю — мое дело, ты в одном мастер, я в другом. Заставил я тебя, говоришь? А сам не хотел, значит? Не снимал, девок моих не ебал, шампанское мое не жрал, так? Что тебя тут, паспорт, штоль держит? Ну-ну-ну! Сам захотел, сам остался. Вона, как глаза заблестели. А был как мороженый кур, мертвый.
Он покачивался, поскрипывая стулом. Под полупрозрачной белизной рубашки гуляли круглые мышцы, просто так, от удовольствия противостояния.
— Теперь, про сюрприз. Обломал ты меня, да. Насмелился правду сказать, перечишь вот. Я, понимаешь, в тебе запутался слегонца. Вроде ты мне и работник, а вроде и родственная душа…
— Я? Тебе?
— Заткнись, разрисованный. Ты, ты! Но сейчас работа важнее. По-родственному потом побазарим, когда все с плеч скинем. А сейчас буду с тобой, как с работником, ценным. С мастером. В-общем, так. Одевайся и приходи в банкетный. Когда все будут водку бухать и на дойки пялиться, мы с тобой сходим, посмотрим, и там я тебе все расскажу. Один на один. Идет? И будет у тебя еще куча времени, часа три или четыре. Сосредоточишься. А больше тебе и не надо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});