пожалуйста. Бог запрещает мужчине приходить к женщине в её спальню, тем более к вдове, без сопровождения минимум двух других женщин.
– Узнаю проповеди отца Эмре, – ответила ей темнота трубным грубым голосом самрата. Послышалось движение, скрип табуретки, и в непроглядной тьме начали вырисовываться очертания косматого угрюмого лица. Глаза Сына Трона были красными, будто он не спал несколько ночей, и горели диковатым огоньком, видимо, по той же причине.
– И он прав, – ответила служанка почтительным тоном и поклонилась, послушно, как учило Писание, опустив глаза в пол.
Тонгейр ухмыльнулся, вышел из комнаты забрать висящий в держателе горящий подсвечник и зажёг свечу с тремя фитилями в комнате служанки. Стало намного ярче, но из-за убогой обстановки чулана не так чтобы уютнее.
– Прав, но меня ты можешь не бояться.
Но она, несмотря на всю свою решительность, боялась.
Жёсткое лицо, жестокий взгляд прелюбодея и убийцы – его глаза властно скользили по её лицу и ниже, изучая молодое тело, которое хранило свой целомудренный вдовий покой под шерстяным панцирем простенькой одежды. В шуме беспокойного ветра за стенами Надашди будто слышала, как шевелятся похотливые мысли в растрёпанной голове стоявшего напротив неё мужчины. В мятущемся свете единственной свечи дрожащим всполохом блеснуло изрезанное красными прожилками золотое лезвие меча и плетью хлестнуло Надашди по глазам. Она зажмурилась и часто заморгала. Перед глазами замелькали яркие пятна, как если бы она по глупости посмотрела на солнце. На секунду ей показалось, что она ослепла.
– Ай, – она потёрла глаза руками.
– Пламя Китореса, – тихо произнёс самрат, проведя рукой по эфесу. – Говорят, мечи из колчедана, которые закаляют в вулкане, способны вбирать в себя весь свет, который падает на них. Свечи, костёр, солнце. Они вбирают в себя всю силу любого огня и способны ослепить, если посчитают нужным. Но не волнуйся, ослепляет этот огонь ненадолго. Сядь. Я его уберу.
Надашди села на кровать. Самрат выполнил обещание – снял меч с пояса и поставил его в оставшийся тёмным угол, прислонив к стене. Глазам стало легче в отсутствие источника болезненного света, колющего глаза, как игла.
– Значит, он волшебный? – спросила она, когда синие пятна, стоящие перед глазами, начали светлеть. Самрата не удивила наивность заданного вопроса.
– Можно сказать и так… саар-джи.
Услышав обращение, которое мужчины могли себе позволить только по отношению к тем женщинам, к которым они испытывают хоть какие-то чувства, Надашди почувствовала неимоверное облегчение, как если бы с её плеч упал огромный каменный валун, давивший на плечи долгие месяцы. Служанка едва удержалась от того, чтобы не улыбнуться, направив все свои умения и навыки обмана на то, чтобы изобразить крайнюю степень изумления, польщённость и смущение.
– Но… – смущение у неё вышло превосходно. – Но разве это не колдовство? Вы же не терпите ни ведьм, ни их практик. Казните.
Самрат не ответил. Он стоял в проёме двери и думал, будто его одолевали некие, известные только ему одному сомнения.
Нет, с ним нужно не так. Не о ведьмах он пришёл говорить.
Осторожнее.
В голове ураганом пронеслись возможные варианты правильного начала разговора, который привёл бы к нужному ей результату.
– Как вы его назвали? – спросила Надашди, стараясь сгладить неуместное уточнение по поводу отношения самрата ко всему колдовскому. – Все мечи великих правителей носят имена, разве не так?
Тонгейр улыбнулся мягкой лести, которая была присуща этой девушке.
– Разве Гзар-Хаим тебе не рассказал? – он повернулся к служанке. – В кадерхане это всем известно.
– Нет. Я не спрашивала.
Это была единственная правда, которую Надашди планировала сегодня сказать.
– Я назвал его Буревестник, – ответил самрат, пройдя к стене и полностью оказавшись скрытым темнотой. Только ноги Тонгейра Свирепого в громоздких сапогах теперь выхватывало светом из тьмы, и это странное преображение в человека без лица и тела ударило в грудь Надашди пугающим предчувствием чего-то очень нехорошего. Её снова посетило неприятное неуютное чувство тревоги. Всё внутри неё претило тому, чтобы говорить с тем, чью реакцию на свои угодливые речи она не видит.
– Красивое название, – тон её голоса не выдал и капли её беспокойства своим неудобным положением.
– Красота тут ни при чём, – возразил самрат, во тьме послышался шорох трущейся о стену меховой накидки. – Этот меч вполне заслужил своё имя. Когда отец подарил его мне, люди вокруг меня начали умирать. Сестра, отец, потом дети, но каждый раз, когда я пытался избавиться от него и брал другой меч, он всё равно появлялся в моих ножнах, как предзнаменование беды, и люди умирали снова.
– Но это же невозможно, – искренне удивилась заинтригованная девушка, только что изнывающая от желания перевести разговор в более интересное русло.
Она услышала, как её собеседник ухмыляется.
– На каждое «невозможно» человека у того, кто властен над твоей жизнью, есть свой ответ. Этот меч – моё проклятье и я унесу его с собой с могилу, как сделал мой отец со своим Клинком Гнева, как Дочери Трона, что хранят свой вечный покой на дне озера Нетающего Льда. Слёзы Ярости, Леденящий, Драконий Коготь, Дочь Бесчестья, Конец Надежд, Затмение – легендарных мечей были десятки, по одному у каждой правительницы павшего дома Гаты – и все они на дне, как оружия армии мертвецов. Армии мёртвых Дочерей Трона… Говорят, их мечи подчиняли своей воле воинов кадерхана, поэтому ради своих сардари они могли прыгнуть в жерло Китореса один за другим без малейших сомнений. Мой меч таким свойством не обладает, а жаль, поэтому моим войском руководит Гзар-Хаим, а я руковожу им.
Надашди облизнула пересохшие губы, почувствовав неприятный привкус белил.
– Зачем вы сюда пришли? – наконец, задала она вопрос, который так и вертелся у неё на языке. Ей надоело ждать, но она усилием воли скрыла своё нетерпение. – Неужели поговорить о мечах?
– Ты знаешь, что я от тебя хочу? – спросил самрат, подойдя. Жуткое лицо воплотилось перед ней, сверкая глазами, полными не терпящей отказов решительности.
Она кивнула, поборов в себе импульс сорваться с места и завопить, возликовав о своей победе.
– Все знают, – ни единый мускул на её закрытом краской и узорами лице не выдал переполняющее её волнение.
– И ты согласна?
Надашди сделала вид, что не ожидала столь прямолинейного вопроса, и схватила ртом воздух.
– Я – вдова, – оскорблённо ответила она, манипулируя обращением к законам, принятым в Касарии ещё при первых Дочерях Трона. – Я не смогу разделить ложе с мужчиной ещё три года, иначе меня подвергнут наказанию. Быть забитой камнями, утопленной в ведре, чтобы мне в горло залили горячую смолу ради прихоти? Я же для вас простая прихоть, самрат. Как те, другие. Дети, зачатые вот так, будут прокляты. А одного я уже потеряла. Нет. Сожалею, самрат, но вам придётся найти другую кандидатуру на роль матери вашего сына – я не могу нарушить незыблемые законы Касарии. Извините.
– В пекло закон! – взревел Тонгейр, как раненый стрелой навылет медведь. – В пекло!
Надашди тяжело сглотнула, почувствовав, как по спине её бегут мурашки, а руки холодеют.
– Я живу в стране, где закон главнее жизни, тем более желаний, – почти шёпотом ответила она, царапая ноготком разукрашенную руку. – И я не могу пойти против него. Я хочу жить и хочу родить здоровое дитя.
Тонгейр вдруг схватил руку служанки за запястье и подтянул к себе с такой силой, что она едва не потеряла равновесие и не упала. Ледяные руки сжали выбеленные пальцы. Надашди тяжело задышала, напуганная громкими ударами собственного сердца. До победы оставалось совсем немного.
– Я есть закон Касарии! – прогудел самрат, пристально глядя на сжавшуюся перед ним напуганную девочку. – Закон Касарии есть я! Как ты этого не поймёшь? Моё слово важнее, а не слово отца Эмре или мёртвых дочерей – я решаю, будет кто-то наказан или нет. Роди мне наследника! – нечто, похожее на плотоядную улыбку,