Читать интересную книгу Том 7. Это было - Иван Шмелев

Не буду уж говорить о политике, о «мировом лицемерии»: в политике и всегда-то было неблагополучно в нравственном отношении, хотя были и величественные деяния, забываемые и извращаемые ныне. В обыденную жизнь всмотритесь. Уж кому-кому, как не нам, охранять божеский закон любви к ближнему о со-страдании… ну, хотя бы уж из первичного соображения – «дам – и мне дадут»? Все видали, все испытали, всего испили. Нет, хладеем и равнодушничаем, отмахиваемся, стараемся «не помнить», глушим голос своего верного надсмотрщика – совести, совестливости даже. Ознакомьтесь с итогами «сборов», с мытарствами лиц, что-то еще пытающихся делать. Беднеем? Конечно, не богатеем… но беднеем скорей душевно. Что-то еще даем, но эти бесчисленные балы, вечера, концерты рассчитаны на приманку, на «обмен», на – «дай – и получи». Подсчитайте, сколько впустую разбрасывается денег, которые для нужды нужны! За помещения, за налоги, за «мелкие расходы», за «прочее». И все эти расходы – вернейшие, и без них нельзя, но они составляют порой свыше 60–70 проц.! Подсчитайте и пораздумайте.

Возьмите самое важное дело наше, на все оценки – заботу о наших инвалидах. И что же видим? Явный укор, в глаза, – нам укор. Инвалиды наши – «на Божьей воле», как птицы небесные, – и мы можем с горькой усмешкой видеть, как извращаем евангельское: «о завтрашнем дне не помышляйте». Завтрашнего дня нет у инвалидов. Это им облегчит, конечно, награду на небеси, а нас, если проснется совесть, раздавит беспощадно, но не исправит упущенного, – нашего преступления. Или мы и бояться перестали укоров совести? Инвалиды молчат… но вдумайтесь в их молчание, напрягите воображение, поменяйтесь местами с ними… – и вы узнаете все, и ужаснетесь. Я не буду приводить примеров, – страшно их приводить. Вдумчивый человек увидит. Управляющие делами инвалидов – те же инвалиды, и они так совестливы-чутки, что… хочется им сказать: да будьте же, дорогие, властны и требуйте! все ведь у вас права!.. Знаю, они не согласятся: они – герои, а герои не требуют. И вот, молчат герои. И мы – молчим. Мы что-то делаем… вразбивку и помаленьку. Позор! Не додумались – в таком деле! Не обложили себя обязательным налогом, не связали организацией. А раздумать по совести… – совесть-то у нас есть? – что бы смогли мы сделать!

Вспомнишь детство свое, Москву. На нашем дворе, сапожники-пропойцы, оголтелый совсем народ… но встретится вот такой сапожник с каким-нибудь «севастопольцем», – тогда они еще водились, – или со свежим, с «турецким инвалидом»… – так весь и засияет, угощает махорочкой, сам ему сунет в губы, если герой безрукий, тащит его опохмелиться, требует «про войну». Уличные мальчишки и не подумали никогда смеяться над инвалидом с «дрыгающей ногой», а смотрели с плаксивым ртом, и скажи им – «подай ему», – единственную свою монетку отдали бы. И отдавали. У нас, помню, таким героям – почетное место было. Помню и свои чувства. Кто нас в этом воспитывал? Да те же простые люди, тот же народ, который в турецкую войну, «как-то сам, что-то понявши», пошел воевать «за христиан». С одного нашего двора ушли двое добровольцев, без всяких слов, – и всем было все понятно. Воротились – один без ноги, другой с двумя турецкими пулями. Просто, без похвальбы: отбыли душевную повинность. Да, было что-то, что теперь испаряется в мельканье.

Да, жизнь приняла бег бешеный; попала в «систему скоростей» и мешает нам вдуматься, вчувствоваться, вобрать в себя. В мельканье этом мы легко забываем все. Скоро не люди будем, а так… мелькатели.

Стыдно повторять «детскую истину»; что нельзя, позорно, преступно забывать тех, кем когда-то гордились; нельзя выбрасывать из души, как «отработанный, мятый пар», чудеснейшие движения души, растеривать их в мельканьях жизни. Нельзя героев, ныне беспомощных, безногих и безруких, слепых и параличных, больных, затурканных… – считать чем-то вроде «отработанного, мятого пара», хоть это и отвечает веку машинному, веку мельканий и скоростей. Страшен наш век – борьба: мчащегося железа и – тончайшей материи духовной, невидной глазу, – движений сердца, еще не совсем усохшего. Тут уж вопрос о человечности, о том важнейшем, без чего все и вопросы рушатся: быть человеку или – зверю. Что уж тут думать о возрождении России? Не можем 6000 инвалидов устроить сносно. Какие уж тут думы о 160-миллионном государстве?! Так как же? Признать себя полными банкротами, пылью – вослед мельканью, «отработанным, мятым паром»?..

(Русский инвалид. 1935. Май. № 79. С. 2–3)

Наша вера

<К дню русской культуры>

Говорят – «празднование дня русской культуры». Не верно это: «праздника» тут нет. Иностранец может усмехнуться: «куда же привела культура ваша!» Не будем пытаться объяснить ему: наше понимание культуры ему невнятно. Но мы-то знаем, чем дорога нам «русская культура». Мы знаем, что не русская культура привела Россию на Голгофу, а совсем иная, – безбожная, бездушная. Наша культура, культура «во Христе», дала чудесное цветенье, заставившее мир дивиться, но… туман побил цветенье, плодоношения Россия не познала. Наша культура пронизана небесным светом, высоким устремлением, мучительным исканием высокой правды, страданием за человека, со-страданием, любовью к человеку, вдохновенным провидением Бога в человеке, – всечеловечностью. Мы знаем, что русская душа всегда искала Правды.

Там, в былой России, русская культура замерла. Но верим: русская душа бессмертна; наши идеалы – бессмертны также; что идеалы и душа – сольются. И потому мы служим им, их помним – здесь. Разбросанные в мире, мы чутко перекликаемся, как стражи: «слу-ша-ай!..» Мы верим в неиссякаемость культуры нашей, в бессмертное ее цветенье. Всем, что живо в нас от Духа, мы чувствуем и верим: весна придет, цветение опять начнется. Без истинной культуры, нашей, русской, которую храним, – не быть России, во-Христе-России: другая будет, не-Россия. Цветение должно начаться. Мы проглядели, мы не ценили, не хранили… попустили побить его туману, – наш грех. Вы, юная Россия, вы, «племя младое, незнакомое»… – вы не попустите, вы охраните.

Июнь, 1935 г.

Париж

<Речь на торжественном собрании по поводу десятилетия «Возрождения»>

Господа, мне приходится говорить как бы заключительное слово. Комитет чествования просил меня войти в его состав, и я не уклонился, хоть я и сотрудник «Возрождения», и посему являюсь как бы частицей чествуемого юбиляра: меня просили в комитет как русского писателя.

Что добавить к мыслям и чувствам, высказанным здесь так верно, полно и так красноречиво? Скажу кратко… Есть две важнейшие силы в творчестве: воображение и углубленное провидение, интуиция. Эти человеческие свойства в той или иной мере всем присущи. И вот, я попрошу вас на минутку сосредоточиться, предоставить себе воображением и углубленно как бы про-видеть, интуитивно нащупать… постараться себе ответить вот на какой вопрос: что сказал бы русский народ, вся Россия в идеальном целом, если бы ее спросили – чего ты хочешь? Если бы он мог ответить… – я полагаю, с этим вы согласитесь, – он сказал бы: освобождения! жизни! челове-че-ской жизни! родной жизни, русской жизни, моей, ро-дины хочу, России, самого себя хочу, «самостоянья», по слову Пушкина, подлинной России, от века России, продолженной исторически, бытие которой было насильственно-кошмарно сорвано и – замерло! Народ, еще так недавно ответивший на призыв к просвещенной жизни гением Пушкина и многих славных, такой грандиозной, такой самобытной государственностью… такой великолепной русской культурой… – такой народ не может не быть верным тому завету, который выразил, от его имени, за него, проникновенный его гений. Помните… –

Два чувства дивно близко нам –В них обретает сердце пищу –Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.

Мы знаем, что это значит. Это устои жизни, устои человеческой культуры. Без этой любви к истоку, к своим корням, к своей роди-мой сущности, к своим святыням, к своим героям, водителям, великим… – народ… – только какая-то этнологическая частность, случайность, человечья пыль, несомая куда-то ветром, именно – пыль, как сказал только что М. В. Бернацкий! Устои… Вы помните…

На них основано от века,По воле Бога Самого,Самостоянье человека, –Залог величия его.Животворящая святыня!Земля была без них мертва;Без них наш тесный мир – пустыня,Душа – алтарь без божества.

Две-над-цать строчек. Что это?! Да это целая система! Нравственная, философская, религиозная, воспитательная, даже политическая система! Изрекший так, духом своего гения такое… такой народ не может забыть себя, свое историческое свое… не может отречься от себя, от гения, им рожденного, не может плюнуть на свои истоки! Он может замирать, может быть оглушенным, но… превратиться в пыль, превратиться в мировое пугало с пришитым к телу ярлыком «международья»… такой народ не может!