вычурным почерком; сенные девушки пряли и ткали вручную под аккомпанемент песен. Повсюду шла работа прочная, но медлительная… В наши дни, чтобы собраться в путешествие на край света, достаточно часа. Из окна летящего с головокружительной быстротой поезда или мотора вы не успеете различить окрестности. Остановка на станциях уже редкость. Усадебной жизни почти нет. Поместья сменены дачами и курортами. Художники на полотне успевают давать только настроения или впечатления от природы. Литература с шеститомного романа перешла на коротенькую повесть. Гусиное перо сменилось пишущей машинкой, письмо – телефоном, ручная работа – фабричным производством, и все человечество торопится, летит, как будто продолжительность его жизни сократилась на три четверти… Кроме этих изменений нельзя забывать, что их высочества переступают порог юности с особыми правами и при наличности особо благоприятных условий существования. Со дня совершеннолетия, имея почти все русские знаки отличия и с этих же пор вполне обеспеченные материально, они не только могут, но, по словам императора Николая I, обязаны оправдать в глазах Монарха и народа свои исключительные права и привилегии. Ведь они стоят так высоко, так на виду, что вся Россия знает их жизнь, повторяет их слова, даже часто следует их примеру. Кто, как не они, при наличии материальной обеспеченности и всех знаков отличия, полученных еще в юности, могут явиться для Государя «без лести преданными»? Кто, как не они, так высоко стоящие над толпою, обязаны явить собою пример людей, окупивших громадные, дарованные им права, еще большими великими делами? Общество ждет от них этого и надеется». Романтический пафос преподавателя имел основу под собой прозаическую – великие князья не знали России, ее народ, не имели ясных и твердых ответов на запросы времени, волю и характер теряли в замкнутом пространстве избранного круга, образование их ограничивалось военными дисциплинами. «Перед ними редко открывались другие горизонты, кроме Марсова поля и Красносельского лагеря, не вырисовывалось других идеалов, кроме парадов, фойе оперы и французского театра. Как может ум, воспитанный на такой тощей пище, возвыситься до понимания крупных социальных и политических замыслов?» – вздыхала в своем «Дневнике» фрейлина А.Ф. Тютчева, проведшая при дворе 13 лет.
«Я не могу, – писала она в другом месте, – не ставить себе беспрестанно вопрос: какое будущее ожидает народ, в котором высшие классы проникнуты глубоким растлением (gangre-nees), благодаря роскоши и пустоте, и утратили чувство национальное и особенно чувство религиозное, а низшие классы погрязают в рабстве, угнетении и систематически поддерживаемом невежестве… Уже погибли все нравственные убеждения, всякий порыв, всякое идеальное стремление, всякие религиозные и политические верования, всякая способность к самопожертвованию».
На фоне столь строгого приговора носителям верховной власти мало согласующимся, но потому и примечательным, представляется штрих к портрету великого князя Константина. Фрейлина руководствовалась собственными наблюдениями, не однажды гостила в Стрельнинском дворце на берегу залива, окруженном великолепными цветниками и вековыми липами. «Со мной много беседовали… Хотя у меня было сознание, что я подвергаюсь экзамену, однако я совершенно не смутилась. Беседа великого князя такая живая, что она вас увлекает. Впрочем, мне всегда казалось, что с умными людьми чувствуешь себя гораздо непринужденнее, чем с посредственностями. По крайней мере, меня ничто так не подавляет и не смущает, как торжественная, глупость…» «Скучный книжный Костя», не получив разрешения на поступление в университет, по-своему внял совету отца: «отвлеченности», от которых тот его остерегал, сделал своими университетами. Проходил он их наряду с освоением морского дела. Он всегда будет удивлять окружающих своим интересом к разнообразным явлениям жизни. Константин изучал историю и теорию музыки, играл на виолончели и фортепьяно. Осмеливался музицировать с великим Вержбиловичем, знаменитой Есиповой, консерваторским оркестром, играл Шуберта, Венявского, Кюндигера. Он знал прекрасно русскую историю, дружил с Погодиным и Соловьевым. Посетил Сергея Михайловича Соловьева в пору его болезни и работы над рукописью о царствовании Екатерины II. Великий князь содействовал появлению литературного журнала «Морской сборник». (1848–1917), где печатались Гончаров, Островский, Григорович, Писемский, Станюкович. Добился того, чтобы журнал не подлежал общей цензуре. Благодаря этому в нем удалось опубликовать педагогическую дискуссию, подготовившую школьную реформу в России, проведенную впоследствии министром народного просвещения А.В. Головниным. Здесь же печатались неординарные статьи хирурга Н.И. Пирогова и, самое важное, правдивые статьи о Севастопольской кампании в Крымскую войну. «Летопись Севастопольской обороны» – называл эти статьи Н.Г. Чернышевский.
Константин был самостоятельно-энергичен и в других «отвлеченностях». Узнав, что цензурное ведомство наложило запрет на печатание произведений Гоголя (после смерти писателя), в том числе на «Мертвые души», «Исповедь», он обратился к шефу жандармов графу А.Ф. Орлову и убедил последнего отменить распоряжение.
Тогда цензура пошла по другому пути: решено было откорректировать готовившиеся к печати тексты Гоголя. Константин пишет начальнику III отделения Дубельту и добивается того, что сочинения писателя выходят в неискаженном виде.
Благодаря его хлопотам опубликованы богословские сочинения основателя славянофильства А. Хомякова. Разрешено было издание журнала славянского направления «День». Заметьте, это был 1852 год. Великому князю только 25 лет, жив отец, Николай I, образец худшего вида угнетения – систематического, обдуманного, распространяющегося на мысль, совесть, инициативу, попиравшего законные права «индивидуальной свободы и свободного индивидуализма», интеллектуальных устремлений своего века. Сын его не был ни западником, ни славянофилом, он просто не был догматиком, имел широкий строй понятий и воззрений.
Он, например, писал: «Меня всегда коробила мысль, что Царская усыпальница окружена тюрьмами (Петропавловская крепость. – Э.М.). Как сравнить Петровский собор среди тюремной крепости с Архангельским собором среди Кремля? Моя мысль именно состояла в том, чтобы тюрьмы заменить богаделенными и инвалидными домами». А вот неожиданное суждение о судьбе Черноморского побережья. Аналогий с сегодняшним днем нет, но повод для раздумий достаточный: «Все эти места по Черноморскому прибрежью суть чудный, благодатный материал… Эти места были густо заселены горцами и весьма тщательно возделаны, так что они питали весьма крупное население. После полного покорения Кавказа они обратились в непроходимую глушь, заселенную одними кабанами и медведями. Я никогда не мог понять Кавказского начальства, которое… постоянно поощряло выселение туземцев в Турцию, стремилось к совершенному обезлюдею этих богатых местностей. Что не эмигрировало в Турцию (и там, кажется, совершенно сгибло), то было принуждено выселиться в самые высокие, неприступные горы. Когда этому оставшемуся скудному населению стало невмоготу жить в горах, то стали их селить в равнинах, по северную сторону хребта и в Кубанской области, на Черноморское же побережье никого не пускали, наложив на него странное и непонятное табу… Тут жило прежде воинственное племя Убыхов. Часть этих Убыхов ушла в горы неприступные и проживала там охотой за куницами. Когда им стало там невмоготу, они