— Да.
— Почему?
— Почему? — переспросил Камерон и саданул кулаком по подоконнику. — А почему бы, собственно, и нет?
Он снова вспомнил все перипетии минувшего дня. Вздохнул и посмотрел на хранящую молчание де-вущку. В нее-то хоть можно верить? Хотелось бы. А еще в силу своих рук, в ловкость и выносливость организма.
— Я видел колымагу и осмотрел ее. Этого для меня достаточно.
— Она тебе понравилась?
— По крайней мере, выглядит внушительно. Я решил вернуться и сделать этот трюк.
— В каком смысле? Ты что, не намеревался возвращаться с прогулки?
— Такая мысль приходила мне в голову.
— М-да, с тобой не соскучишься. Почему же все-таки вернулся?
— Вы знаете. Не удалось проскочить мост.
— Какое невезение! — снова улыбнулся режиссер. — По всей вероятности, ты выбрал неправильное время. Или неверное направление. Одно из двух.
— Слушайте, хватит демагогии. Я вернулся, и все тут. У меня не было другого выбора.
— Дело не в выборе, ну да ладно'. Действительно, ты вернулся, и это главное. Поверил в надежность машины или еще во что-то?
Опять дурацкие намеки. Камерон устало вздохнул. Нравится ему напускать таинственность.
— Вам лучше знать.
— Конечно! — воскликнул Готтшалк. — Решение выполнить достаточно рискованный трюк доказывает твою веру в будущее, то есть в то, что герою все-таки удастся спастись и выжить.
— В будущее выдуманного героя может верить только полный идиот.
— Какой же ты все-таки упрямец! Но в одном ты прав. Кино не подвластно общепринятом понятиям, например, понятию времени. У него нет будущего, как такового, есть только то мгновение, которое зафиксировала камера в определенный конкретный момент.
— Сейчас меня главным образом волнует ближайшее будущее, а именно — завтрашний трюк.
— Ты ознакомился с руководством по техническому усовершенствованию голландских пожарников?
— Дошел как раз до того места, где они описывают использование аквалангов.
— Ах да, я о них и забыл. Но это несущественно, акваланги нам вряд ли пригодятся.
— Это почему?
— Сколько можно повторять? Наш фильм должен быть абсолютно достоверен и реален.
— А как насчет реальности моей жизни?
— Твоя профессия связана с риском. Надеюсm, ты понимал это, когда соглашался стать трюкачом?
— Я просто поверил вам, что со мной все будет в порядке, — горько усмехнувшись, сказал Камерон.
— И правильно сделал. Но ты же настаиваешь, что веришь только тому, что видишь своими глазами.
Камерон внимательно посмотрел на бледное, как воск, лицо так и не сменившего позы режиссера.
— Ну, хорошо, — произнес он, наконец. — Вы все время твердите одно и то же, так поведайте же, что случится, если я откажусь от своих убеждений и уверую в ваши?
— Станешь намного счастливей и спокойней, перестанешь дергаться по любому поводу, — ответил тот. — Такова сила кино. Люди не против поплакать и попереживать, глядя на экран, потому что точно знают, что это фильм.
— Иными словами, они охотно плачут только потому, что опасность угрожает не им, а киношному герою?
— Не совсем так, их уверенность может оказаться иллюзорной.
— Вот! — победно воскликнул Камерон. — Я ждал, что вы это скажете!
— Но это же ясно! Если фильм снят качественно, с душой, если режиссер и оператор работают грамотно и профессионально, зритель отождествляет себя с героем, влезает в его шкуру.
— Так-так, — кивнул Камерон. — И что же дальше? Если зритель сопереживает герою и, как вы говорите, влезает в его шкуру, значит, искусство максимально сливается с жизнью. В этом и состоит ваша идея?
Впервые за весь разговор режиссер оторвал голову от подушки и вгляделся в Камерона. Но, как и при первой их встрече, не смог сфокусировать взгляд. Он снова принял прежнюю позу и уставился в потолок. Терракотовая фигура в белом халате.
— Ты начинаешь понимать, — пробормотал он через минуту. — Вопрос, видишь ли, в благосклонном отношении нашего зрителя, в его согласии принять участие в картине и правильном восприятии того, что я вкладываю в контекст фильма. А это уже зависит от меня, мне принадлежит полная власть. И это неважно, кто ты есть на самом деле — трюкач, дезертир или ординарный зритель. Твой случай — самое великолепное доказательство верности моей теории. Двойная экспозиция, так сказать.
— Вы псих, — прошептал Камерон, — самый обыкновенный сумасшедший.
Режиссер улыбнулся,
— Сумасшествие всего-навсего дефект, из которого, как и из потери зрения, можно извлечь великую пользу для искусства.
Камерон оторвался от подоконника и подошел к Нине.
— Теперь тебе понятно, на чем строится его сверхъестественная интуиция? — в упор спросил он девушку. — И почему он предлагает не верить нашим глазам? Да он хочет превратить нас в таких же слепцов, как он сам!
Ее лицо было бледно в свете свечи, на нем отражалось некоторое сомнение. И в то же время, она смотрела на него так, словно его слова были страшным святотатством. Велика же ее вера в этого человека!
— Ты только послушай его! — продолжал Камерон.
— Он хочет сделать нас своими марионетками, послушными его воле. Чтобы зритель поверил его картине окончательно, я должен буду захлебнуться в этой чертовой машине, и это будет считаться несчастным случаем на съемках. А тебя он доведет до полного сходства с Маргарет, ты станешь такой же угнетенной и подавленной, и все в конце концов закончится самоубийством, как он и задумал. Полная достоверность, вот к чему он стремится.
Режиссер издал тихий смешок.
— А как же кукла, которую ты столь отважно спас сегодня утром? Если бы я был таким кровожадным, мне следовало бы утопить живого ребенка. Почему бы тебе не признать, что ты просто видишь то, что видишь, и веришь только этому? Вот тебе результат элементарного неумения и полного нежелания заставить получше работать мозг и научиться делать правильные выводы, о чем я не перестаю тебе говорить.
— Да, с куклой я ошибся, — признал Камерон.
— И там, на дамбе, тоже.
— Как правило, в кино задействованы только два чувства — зрение и слух. Но у моего зрителя вовсю действует еще и воображение, с его помощью он становится пленником моих фантазий и остается таковым надолго после выхода из кинозала.
Понятно, подумал Камерон, зрение, слух и воображение. Что-то вдруг мелькнуло в мозгу, какое-то неясное воспоминание, связанное с дамбой. Что-то там было такое. Он напрягся, но так и не смог уловить ускользающую мысль.
— Как будет называться фильм о жене астронавта?