Как только мы вошли в полосу пассата, где практически неизменные направление и сила ветра вполне позволяли сократить число вахтенных, наши специалисты начали приводить в полную готовность разнообразное снаряжение для зимовья. Конечно, с самого начала было сделано все, чтобы каждый предмет снаряжения был возможно лучше и совершеннее, однако не мешало хорошенько все проверить еще раз. Такое сложное хозяйство, как наше, никогда не приведешь в идеальный порядок. Всегда найдется что подправить. Как мы позднее увидим, не только в долгом плавании, но и во время еще более долгой антарктической зимы мы постоянно были заняты подготовкой к санному переходу.
Наш парусный мастер Рённе превратился, можно сказать, в портного. Гордостью Рённе была швейная машина, которую он, благодаря хорошо подвешенному языку, сумел раздобыть на Хортенской верфи. Для него было великим горем, когда, по прибытии к Ледяному барьеру пришлось передать свое сокровище береговому отряду. Он никак не мог понять, зачем нам швейная машина в Фрамхейме. И как только «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Рённе первым делом заявил местному представителю фирмы «Зингер», что ему совершенно необходимо возместить эту потерю. Красноречие и тут ему помогло: он получил новую машину.
Нет ничего удивительного в том, что Рённе любил свою швейную машину. Он одинаково ловко и умело пользовался ею для всевозможных работ – парусных, сапожных, шорных и портновских. Он устроил мастерскую в рубке, и там его машина жужжала без передышки – в тропиках, в полосе западных ветров, среди дрейфующих льдов, но как ни проворно работал наш парусный мастер, заказы поступали еще быстрее. А Рённе был из тех людей, честолюбие которых выражается в том, чтобы возможно быстрее сделать возможно больше. С возрастающим удивлением он убеждался, что здесь всей работы никогда не переделаешь. Как ни старайся, непременно что-то еще остается. Перечислять все, что вышло из его мастерской в эти месяцы, было бы слишком долго. Достаточно сказать, что все было выполнено превосходно и с поразительной быстротой. Сам он, пожалуй, больше всего ценил маленькую трехместную палатку, которую мы потом оставили на Южном полюсе. Не палатка – шедевр; она была из тонкого шелка, в сложенном виде можно в карман затолкать, вес – от силы килограмм.
На этой стадии мы не могли с уверенностью сказать, что все, кто пойдет на юг, достигнут 90-го градуса. Напротив, в наших приготовлениях мы должны были исходить из того, что кому-то придется возвращаться. Упомянутой палаткой я предполагал воспользоваться, если на последний этап выйдут два или три человека. Поэтому и делали палатку как можно легче и меньше. К счастью, нам не пришлось ею воспользоваться. Когда мы дошли до цели, было решено, что лучше всего будет оставить шедевр Рённе на полюсе как ориентир.
На попечении нашего парусного мастера не было ни одной собаки, у него для этого не было времени. Правда, он охотно помогал мне присматривать за моими четырнадцатью друзьями на мостике, и все-таки что-то мешало ему поладить с собаками. Полная палуба собак как-то не вязалась с его понятием о жизни на судне. Он смотрел на эту аномалию с каким-то презрительным состраданием.
– Эй, да у вас тут на корабле собаки! – частенько говорил он, выходя на палубу и оказываясь лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не помышляли о том, чтобы покушаться на особу Рённе, но он им долго не доверял. Он только тогда чувствовал себя спокойно, когда на собаках были намордники.
В числе предметов снаряжения, о которых мы особенно пеклись, естественно, были лыжи. Ведь им, по всей вероятности, предстояло стать нашим главным оружием в предстоящей битве. Как ни поучительны были для нас отчеты Скотта и Шеклтона, мы не могли понять, почему в них говорится, что от лыж на Ледяном барьере не было никакого толка. Из описаний снежного покрова и прочих условий у нас, наоборот, складывалось впечатление, что там только на лыжах и можно передвигаться. Мы не пожалели сил, чтобы обеспечить экспедицию хорошими лыжами, и для ухода за ними у нас был опытный человек – Улав Бьоланд.[73] Имя этого замечательного лыжника говорит само за себя.
Когда при уходе из Норвегии возник вопрос, где хранить наши лыжи, мы решили, что ради них стоит потесниться, и все лыжи поместили под потолком носовой кают-компании. Лучшее, что мы могли придумать. Бьоланд, который последние месяцы пробовал свои силы на не совсем привычном для себя поприще моряка, во время перехода через полосу пассатов вернулся к ремеслу столяра и лыжного мастера. Лыжи и крепления были нам поставлены одной фирмой в Кристиании. Оставалось только пригнать железные скобы и пяточные ремни к обуви каждого участника, чтобы все было в полном порядке, когда мы подойдем к барьеру. Мы заготовили лыжи для всех, чтобы и те, кто останется на судне, могли во время пребывания у барьера при случае пройтись на лыжах.
За время плавания Бьоланд изготовил на все десять саней по паре запасных полозьев. При этом мы исходили из опыта эскимосов. У этих детей природы прежде не было материала, которым можно было бы покрывать полозья. Они выходили из положения, намораживая слой льда. Конечно, для такой работы нужен навык и большое терпение, зато ледяное покрытие, без сомнения, превосходит все остальные. Мы собирались испытать этот способ на барьере. Но собаки тянули так хорошо, что можно было спокойно обходиться полозьями из стали или гикори.
Первые две недели после выхода из Мадейры держался настолько свежий северо-восточный пассат, что можно было с одними парусами развивать и даже превышать расчетную среднюю скорость. Поэтому машина могла отдохнуть, а механики – заняться наладкой. Они без конца наводят чистоту и порядок в машинном отделении – им все мало. Нёдтведт воспользовался случаем заняться любимым делом – кузнечным ремеслом. Молот и наковальня не простаивали. Если у Рённе всегда находилось что пошить, то у Нёдтведта было что ковать: обивка на полозья, ножи, тюленьи багорки, ободья, болты, сотни крючьев для собак, цепи и так далее и тому подобное. Мы давно вошли в Индийский океан, а на юте день-деньской звенела наковальня и летели искры. Правда, в полосе западных ветров было нелегко заниматься кузнечным делом. Не так-то просто угодить точно по шляпке гвоздя, когда опорой служит неустойчивая палуба, и не очень-то приятно, когда горн по несколько раз в день заливает водой.
Во время подготовки к экспедиции кое-кто в Норвегии шумел о якобы плачевном состоянии корпуса «Фрама». Дескать, он плохо ремонтировался, течет, как решето, да что там, прогнил весь насквозь. Странно выглядят все эти разговоры теперь, когда подумаешь о плавании, которое проделал «Фрам» за два года. Двадцать из двадцати четырех месяцев провел он в открытом море, к тому же в таких водах, где крепость судна подвергается очень серьезному испытанию. А «Фрам» такой же крепкий, мог бы без всякого ремонта проделать все плавание сначала. Мы, члены экспедиции, еще до выхода из гавани прекрасно знали, насколько беспочвенны и нелепы эти разглагольствования о «гнили»; знали также и то, что вряд ли найдется на свете такое деревянное судно, на котором не приходилось бы время от времени откачивать воду. При остановленном дизеле мы убедились, что достаточно поработать 10 минут ручной помпой каждое утро. Вот и вся «течь». Словом, в корпусе «Фрама» никаких изъянов не было. Иное дело такелаж, тут было что покритиковать. Его недостатки всецело объясняются проклятой необходимостью считаться с финансами. На фокмачте должно было быть четыре прямых паруса, а у нас было всего два. На бушприте было два кливера, а нужно было ставить три, да денег не хватило. В полосе пассатов мы пробовали для компенсации ставить лисель рядом с фоком, а выше марсареи – трюмсель. Не могу сказать, чтобы эти импровизированные паруса украшали судно, но они прибавляли нам скорость, а это гораздо важнее.