Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

– Эрма проходит испытательный срок как претендентка на должность моей третьей жены, – трезво сообщает Ирв, по-видимому всерьез размышляющий над самой концепцией жен (но не над тем, где сейчас Эрма). – Когда видишь здоровенного некрасивого малого вроде меня, а рядом с ним хорошенькую девочку наподобие Эрмы, то понимаешь: все дело просто-напросто в везении. Только в везении. Ну а еще нужно уметь слушать другого.

Он слегка выпячивает, совсем как Муссолини, толстые губы, показывая свою готовность начать слушать – было бы кого.

– Вы в «Зал славы» зайти успели?

– Как раз туда и направлялись, Ирв.

Я ищу глазами еще одну «Б», но не нахожу и нервно гадаю: а вдруг мы пропустили ее и теперь проедем через весь город и, двигаясь в неверном направлении, снова окажемся на шоссе, в точности как в Спрингфилде? А драгоценное время уходит.

– Когда все закончится, загляните, он того стоит. Получите немалое удовольствие. Это образование в чистом виде, хотя информации получаешь там больше, чем можешь переварить за день. Те ребята, ранние, играли потому, что им нравилось играть. Потому что умели. Они не думали о карьере. Это была просто игра. А сейчас, – Ирв неодобрительно покачивает головой, – она стала бизнесом.

Он умолкает. Я понимаю, что Ирв пытается сделать все от него зависящее для своего давно утраченного не-вполне-брата, которого он, быть может, вспомнил теперь в мельчайших подробностях, сообразив заодно, что никогда так уж его не любил и был бы рад в глаза больше не видеть, хотя может, конечно, имитировать сердечность и помогать ему примерно так же, как помог бы заносимому снегом калеке-автостопщику, будь тот даже беглым уголовником.

– Такими, какие мы есть, нас делает неуправляемый случай, а, Фрэнк? – говорит Ирв, меняя тему разговора, и тут же круто сворачивает налево, на не замеченную мной тенистую дорожку, что ведет к новехонькому трехэтажному зданию, кирпичному, с большими окнами, с блестящими антеннами и тарелками радиосвязи на крыше. Больница имени А. О. Фокса. Ирв очень внимателен, а я совсем ослеп с перепуга.

– Верно, Ирв, – говорю я, хоть половины им сказанного не расслышал. – Во всяком случае, можно считать и так.

– Я уверен, парню уже лучше.

На дорожку навстречу нам выезжает, покачиваясь, желтая куперстаунская машина «Линия жизни», мигалки ее выключены, в грузовом отсеке темно, как будто там только что кто-то умер. Мисс Осталетт сидит за рулем, курит и с воодушевлением вещает о чем-то, ее безымянный напарник едва различим в тенях пассажирского сиденья.

– Дом, милый дом для увечных, – объявляет Ирв, останавливая машину у раздвижных стеклянных дверей с простой табличкой «Скорая». – Ты давай внутрь, Фрэнки, – улыбается он мне, когда я вылезаю из машины. – А я поставлю где-нибудь эту зверюгу и найду тебя.

– Ладно.

Ирв излучает безграничное сочувствие, которое вовсе не означает, что я ему нравлюсь.

– Спасибо, Ирв, – говорю я, на миг заглядывая в машину, из которой тянет прохладой, между тем как вокруг шпарит горячее солнце цвета пушечной бронзы.

– Имитируй спокойствие, – говорит Ирв.

Внутри здания начинает звонить колокольчик.

– Наверное, ему придется носить очки, этим все и закончится, – говорю я, понимая, сколь обманчива такая надежда.

– Поживем – увидим. Может, он в эту минуту до колик смеется над случившимся.

– Хорошо бы. – И я думаю, до чего это было бы хорошо, тем более что произошло бы впервые за долгое время.

Но нет, не произошло. Подойдя в приемной к длинному, яблочно-зеленому столу регистратуры, я узнаю от одной из медицинских сестер, что Пола «сразу отвезли в палату» (то есть сейчас он лежит где-то за толстыми металлическими дверьми, и мне до него не добраться) и что для его осмотра «специально вызвали» офтальмолога. Мне лучше посидеть «вон там», доктор скоро выйдет и побеседует со мной.

Сердце опять начинает бубумкать – от этих антисептических больничных цветов, холодных поверхностей и строгой, смахивающей на хорошо организованный дорожный трафик инь-янистости всего, что я здесь вижу и слышу. (А то, что я вижу, – новенькое, хромовое и тугопластичное, – несомненно, обязано своим существованием какому-то облигационному займу.) Все это уныло и безнадежно предназначено для чего-то; ничто тут не существует само по себе, а стало быть, попросту не существует. Какое-нибудь риелторское обозрение, номер «Домашних птиц Америки», стопка билетов на «Твоя пушка у Энни» – ничто из этого не протянуло бы здесь и пяти минут, мигом отправившись в мусорный бак. Людям, которые попадают сюда, говорят эти стены, утешаться мелизмами не приходится.

Сам не свой, я сижу в центре ряда кресел из вишневокрасного ударопрочного пластика и смотрю вверх, на экран лишенного ручек регулировки телевизора, закрепленного высоко на стене, не дотянешься. На экране компания белых мужчин в деловых костюмах беседует с одетым в коричневую рубашку «сафари» его преподобием Джексоном, белые лучатся стыдливо самоуверенными улыбками, по-видимому находя его забавным; впрочем, и преподобный отец демонстрирует свое фирменное надменное самодовольство плюс совершеннейшее презрение к собеседникам – все это особенно бросается в глаза из-за отключенного звука. (Прошлой зимой я одно время подумывал, не выбрать ли Джексона в «мои кандидаты», но потом решил, что победить он не сможет, а если победит, то развалит страну и в обоих случаях кончит заявлением, что виноват во всем плохом именно я.) Как бы там ни было, он уже вырыл сам себе яму, и на телевидение его позвали сегодня только затем, чтобы поглумиться.

Наружная стеклянная дверь со вздохом открывается, пропуская неторопливого Ирва в его синих штанах, сандалиях и желтом кардигане. Поозиравшись и не заметив меня, он разворачивается с видом человека, забредшего не в ту больницу, и уходит обратно, на горячую пешеходную дорожку; дверь закрывается. Строка, бегущая под глянцевой коричневой физиономией преподобного Джексона, сообщает, что «Мете» победили «Хьюстон», Граф победила Навратилову, Беккер победил Лендла, но проиграл Эд-бергу, а пока они этим занимались, Ирак потравил газом сотни иранцев.

Внезапно обе металлические двери отделения скорой помощи распахиваются, появляется маленькая молодая женщина с лимонного цвета волосами и отмытым до скрипучего блеска скандинавским лицом; на ней докторский халат, в руках планшетка с зажимом. Она бросает взгляд на меня, одиноко сидящего в красном алькове для посетителей, широким шагом подходит к стойке, сестра указывает в мою сторону, я уже стою, улыбаясь, доктор поворачивается ко мне, и теперь взгляд ее, должен сказать, довольным не назовешь. Неприятно признаваться, что он говорит обо мне много всякого, но, разумеется, именно это ее взгляд и делает.

– Вы отец Пола? – спрашивает она, направляясь ко мне и просматривая прикрепленные к серебристому планшету листки. Розовые теннисные туфли поскрипывают на новых плитках пола – сквики-джи, – под распахнутым халатом виден свеженький костюм теннисистки, короткие ноги загорелы, мускулисты и мощны, как у атлета. Никакой косметики или духов, белые, словно их только что изготовили, зубы.

– Баскомб, – говорю я негромко и пока еще с благодарностью. – Фрэнк Баскомб. Отец Пола Баскомба. (Доброе расположение духа нередко способно отпугивать, верят цыгане, дурные новости.)

– Доктор Тисарис. – Она снова заглядывает в какую-то бумажку, затем поднимает на меня совершенно невыразительные голубые глаза. – Боюсь, мистер Баскомб, Пол получил очень, очень неприятный удар. Результатом стало то, что мы называем дилатацией верхней левой дуги сетчатки левого глаза. По существу, это означает… – Она не сводит с меня глаз. – Удар был нанесен бейсбольным мячом?

Она просто не может поверить в это – ни глазного щитка, ни шлема, ничего.

– Бейсбольным, – отвечаю я еле слышно. Похоже, мое доброе расположение духа и цыганские надежды уходят, уходят. – На «Поле Даблдэя».

– Ладно, – говорит она. – Так вот, мяч попал чуть левее центра глаза. Мы называем такое ранение смещением желтого пятна, это значит, что удар вдавил левую фронтальную часть глаза в сетчатку и практически расплющил ее. Удар был очень, очень сильным.

– Тренажер назывался «Экспрессом», – говорю я, глядя, прищурившись, на доктора Тисарис. Она хорошенькая, подтянутая (хоть и низкорослая), однако жилистая. Маленькая атлетичная гречанка, но, впрочем, с обручальным кольцом на пальце; очень может быть, что грек – это ее муж-гастроэнтеролог, а сама доктор – шведка либо голландка, каковой она и выглядит. Впрочем, проникнуться полным доверием к ней, даже облаченной в костюм теннисистки, может только дурак.

– В настоящий момент, – продолжает она, – глаз видит, однако в поле зрения возникают яркие вспышки, типичные для серьезной дилатации. Возможно, вам стоит пригласить для осмотра еще одного врача, но мое предложение таково: провести хирургическое восстановление глаза как можно скорее. Лучше всего до конца дня.