Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

Кто-то призносит:

– Порядок? Ну пошли.

Носилки с Полом поднимают, – на него накинуто одеяло, он по-прежнему прикрывает ладонью глаз и вообще походит на раненного в бою, – выносят в дверь и несут по асфальту к «неотложке» «Линия жизни» – фургончику «додж» с антеннами и вращающимися мигалками.

Мы с Ирвом смотрим, как носилки задвигают в машину, как закрываются двери, как санитары неторопливо обходят ее и забираются внутрь. Пара громких «бип-бип» приветствует их, затем слышится низкий и звучный рокот двигателя, включается передача, машина вздрагивает, вспыхивают новые огни, она медленно сдвигается вперед, останавливается, поворот руля, машина трогается снова, набирает скорость и быстро уходит в сторону Главной улицы, не включив сирену.

11

Главная забота Ирва Участливого – отвлечь меня от мыслей о моих бедах, и потому, ведя машину по шоссе 28 (со скоростью похоронного кортежа, которую автоматически поддерживает круиз-контроль его синей, взятой напрокат «севильи»), он рассуждает о том, что могло бы отвлечь его самого от мыслей о его бедах, внушить ему интерес к светлой стороне жизни. Обут он во «вьетнамки», которые в сочетании с загорелой лысеющей головой и волосатой грудью под золотистым кардиганом придают ему изрядное сходство с решившим проветриться мафиози. Хотя на деле он работает в Солнечной долине, в индустрии имитаторов, и занимается проектированием авиационных тренажеров, с помощью которых осваивают свое ремесло пилоты всех крупных авиалиний, – необходимые для этого знания Ирв приобрел, изучая самолетостроение в Калтехе[106] (хотя, по моим воспоминаниям, учился он на котельщика).

Впрочем, ему не хочется вдаваться в детали «шести степеней свободы», главнейшего, сообщает он мне, и руководящего принципа в его профессии (пробег по земле, пикирование, рыскание, набор высоты, уход в сторону, полный поворот кругом).

– Это связано с тем, что говорит человеку его среднее ухо, и вообще-то довольно скучно.

Ирва больше интересует, как мы «возвращаемся к нормальной жизни» после очередного внезапного удара, и, видимо, для того, чтобы вернуть меня, он вдруг принимается рассказывать, какой чудесной женщиной была моя мать, и каким «настоящим человеком» его отец, и какая удача, что им удалось встретиться на склоне лет, и как отец говорил ему, что во время их брака матери всегда хотелось быть ближе ко мне, но, насколько понял Ирв, она очень хорошо понимала, что я готовлюсь в Анн-Арборе к дьявольски хорошей карьере (возможно, она удивилась бы, увидев меня сегодня), а сам он за эти годы несколько раз пытался связаться со мной, но так до меня и «не достучался».

Пока мы грациозно проплываем по шоссе 28 мимо магазинчиков, торгующих свитерами машинной вязки, предлагающих антикоррозийную обработку автомастерских, а дальше мимо заводиков, где варят кленовый сахар, маленьких кукурузных полей, укрытых нетронутым лесом холмов, памятных мне по вчерашней поездке, я вдруг осознаю, что Эрма, подруга Ирва, куда-то подевалась, а он о ней ни разу и не упомянул. Потеря ощутимая. Я уверен, сиди она сзади, Ирв вел бы машину побыстрее и они разговаривали бы друг с другом, а моих личных бед не касались.

Ирв между тем начинает разглагольствовать о Чикаго, говорит, что подумывает, не перебраться ли ему туда, возможно, в Лейк-Форест (поближе к родным Уолли Колдуэлла), тем более что авиастроение того и гляди сядет в лужу, так он считает. Он, как и всякий дипломированный и еще дышащий инженер на свете, поддерживает Рейгана и должен бы сейчас «встать на сторону» Буша, однако ему кажется, что американцам не по душе нерешительность, а у Буша на этот счет не все в порядке, хотя, по его мнению, Буш все же лучше любого из «умственных карликов», которых выдвигает ныне моя партия. Нельзя, однако, сказать, что он полностью исключает для себя возможность «протестного голосования» или предпочтения независимого кандидата, поскольку республиканцы предали рядовых кормильцев семьи, как когда-то нацисты предали «своих чешских друзей».

(На меня Ирв впечатления потенциального сторонника Джексона[107] не производит.)

Я почти все время молчу, с печалью думаю о сыне и о нынешнем дне – две горестные, непомерные потери, не оставляющие никаких надежд на возвращение к былому. Ничего выглядящего не осталось. Только то, что есть. В мире получше нашего Пол голыми руками поймал бы мяч, отбитый одним из псевдоигроков «А», и удалился бы в «Зал славы», гордясь своей распухшей ладонью, и провел там приятное, но не чрезмерно, время, заглядывая в шкафчик, в котором Бейб Рут держал в раздевалке свои вещи, а затем просматривая видеозапись вынужденного аута, сотворенного Джонни Бенчем на второй базе, слушая записанный в тридцатых стадионный гул. Потом мы вышли бы в мерцающее солнечное воскресенье (Пол так и держал бы в руке пойманный мяч), выпили эля Беспечных девяностых, я раздобыл бы аспирин, уличный художник нарисовал бы карикатуру, на которой мы стоим рядом в винтажных бейсбольных костюмах, мы посмеялись бы, побросали «фрисби», запустили с берега какой-нибудь безлюдной озерной заводи мои сигнальные ракеты и завершили этот день пораньше, лежа в траве под пережившим многое ильмом, и я растолковал бы сыну, чем так ценны хорошие манеры, объяснил, что здравомысленная приверженность прогрессу (хоть это всего лишь христианская выдумка) все-таки еще остается достойным, прагматичным украшением жизни, которая может оказаться непредсказуемой и долгой. А еще позже, ведя машину на юг, я свернул бы на проселочную дорогу и позволил ему поупражняться в вождении, и потом мы разработали бы план на будущее, на время, когда останутся позади его трения с законом, – план осеннего возвращения Пола в Хаддам, в его прежнюю школу. Иными словами, у нас получился бы день, который будет вспоминаться и когда он отодвинется в далекое, ставшее безобидным прошлое, когда будет проложен многообещающий курс в грядущее, основанный на постулате о том, что независимость и изоляция – это не одно и то же, когда все концентрические круги встанут по своим местам и расцветет, как она расцветает лишь в молодости, подлинная юношеская синхронистичность (без гавканья и ииик’ов).

А вместо этого – чувство вины. Боль. Укоры. Слепота (или, самое малое, корректирующие линзы). Мрак. Скука (в состав которой входят долгие одинокие поездки в Нью-Хейвен и окончательное крушение попыток достичь чего-то большего, нежели уклончивость и несогласие). Всем этим мы могли бы обзавестись, и не выезжая из дома или заново навестив рыбоподъемник. (Уверен, теперь Пол ко мне ни за что не переедет.)

Ирв молчит то ли из уважения ко мне, то ли от скуки, машина переваливает последний холм над 1-88, и я вижу сквозь тонированное ветровое стекло длинное, извилистое, как река, кукурузное поле, сбегающее к узкой долине Саскуэханны, именно там и встречаются две дороги. Из-под высоких зеленых стеблей взвивается и летит над кукурузными кисточками фазан; перелетев ограждение шоссе, он расправляет крылья, пересекает четыре полосы движения и опускается на траву разделяющего дорогу газона.

Кто или что вспугнуло его? – гадаю я. Неужели здесь, на шоссе, он в большей безопасности? Удастся ли ему уцелеть?

– Знаешь, Фрэнк, в моем деле популярна одна метафора, некоторые даже одержимы ею, – говорит Ирв. Молчание, похоже, наскучило ему, и, когда мы сворачиваем на запад, к старой кирпичной Онеонте, он начинает излагать все, что приходит в голову. Привычка человека, который слишком много времени проводит в одиночестве. Я эти симптомы знаю. – Когда втягиваешься в имитацию, все прочее кажется уже неинтересным. Ты думаешь, что сымитировать можно все. Другое дело, – он поворачивает ко мне голову, подчеркивая серьезность своих слов, – те, кому имитация дается лучше прочих, кто приходит в нее с работы в офисах. Может, они и необязательно гении, но считают, что имитация – это одно, а жизнь – совсем другое. На самом деле имитация – всего лишь инструмент. – Ирв двумя пальцами поправляет свой собственный, сокрытый спортивными брюками, инструмент. – Начнешь путать одно с другим – жди неприятностей.

– Я понимаю, Ирв, – говорю я. Он прикатил в Куперстаун ради одной из завтрашних «Фантастических игр О’Мэйлли» (с «Белыми Носками» 1959-го), добрый и милый, в сущности, человек. Жаль, что мы с ним не сошлись поближе.

– Ты женат, Фрэнк?

– Уже нет, – отвечаю я, чувствуя, как затекли и ноют руки, да и плечи тоже, как будто это я пережил несчастный случай или состарился за час на двадцать лет. Я еще и зубы стискиваю – чует мое сердце, к утру я лишусь не одного ангстрема драгоценной эмали. Заметив синий знак с белой «Б», я указываю на него Ирву, и мы, следуя этому указателю, углубляемся в город, каждая церковь которого проводит сейчас собрание прихожан, отчего машин на улицах почти нет.