Последнее сообщение — из византийского энциклопедического словаря — мы уже цитировали. В нем, как видим, содержится важная деталь — указание на место погребения Геродота. А в другом источнике приводится даже стихотворная надпись на его надгробном памятнике, из которой тоже следует, что «Отец истории» скончался в Фуриях:
Геродот, сын Ликса умерший, скрыт здесь землею:Первым историком он древней Ионии был,Хоть и в дорийской отчизне возрос. Он бежал от нападокТягостных, Фурии же родиной стали ему.(Стефан Византийский. Этника, статья «Фурии»)
Эпитет «первый историк» здесь следует понимать не в смысле «первый по времени», а в значении «самый лучший». Неясно, действительно ли эта эпитафия была составлена непосредственно после смерти Геродота. Не исключено, что фурийцы сочинили ее некоторое время спустя, когда уже определилось выдающееся значение Геродота как ученого, а для этого всегда нужно, чтобы прошло какое-то время. Но во всяком случае никто не стал бы сочинять такую надпись напрасно и беспочвенно, и она должна отражать исторические реалии.
Тот факт, что Геродота похоронили на фурийской агоре, чрезвычайно интересен. Это высочайшая почесть, которой не удостаивался почти никто из граждан древнегреческих полисов. Был только один способ заслужить ее — стать ойкистом, то есть основателем нового города. Получается, что Геродот являлся не просто участником колонизации Фурий, а одним из ойкистов этого полиса. Известно, что Фурии имели не одного ойкиста, а нескольких, что само по себе явление уникальное, но хорошо объясняющееся тем, что для основания колонии прибыли, как упоминалось, контингента из многих греческих государств и у каждого был свой глава.
Когда колония уже некоторое время существовала, между ее гражданами, выходцами из разных полисов, начался жестокий спор о том, кого почитать как «главного» ойкиста. Вопрос передали на рассмотрение Дельфийского оракула. Жречество «срединного храма» вынесло воистину «соломоново» решение, не забыв при этом и о себе. Бог Аполлон устами пифии «возвестил»: он сам, а не кто-либо из смертных людей, должен считаться основателем и покровителем Фурий.
Во всяком случае, «Отец истории» играл очень видную роль в составе колонистов. Интересно посмотреть, в какой компании он оказался, кто был в числе других руководителей фурийской экспедиции. Ойкистом нового полиса с афинской стороны являлся Лампон — известнейший жрец и прорицатель, друг и близкий соратник Перикла{161}, законы для Фурий написал прославленный философ-софист Протагор, а их градостроительный план составил Гипподам Милетский — один из лучших архитекторов того времени{162}. Всё это были люди из круга Перикла. Следует ли из сказанного заключить, что к тому же кругу принадлежал и Геродот, как гласит самая распространенная в науке точка зрения?
В реальности ситуация была сложнее. Когда встал вопрос об основании Фурий, в Афинах шло острое политическое соперничество между Периклом и его главным конкурентом — Фукидидом, сыном Мелесия, возглавлявшим тогда группировку Филаидов. А с родом Филаидов у Геродота зафиксированы особенно теплые, дружеские отношения.
По вопросу о Фуриях, который решался не в один момент, а, насколько можно судить, на протяжении нескольких лет, в афинских органах власти вспыхнули жестокие споры. Главными действующими лицами в этих дебатах выступили как раз Перикл и Фукидид. Каждому из них, конечно, было лестно считаться инициатором столь значимого и новаторского мероприятия. Выдающийся английский исследователь античности Г. Уэйд-Гери, углубленно занимавшийся деятельностью Фукидида, сына Мелесия, считал даже (и мы склонны с ним согласиться), что именно этому политику изначально принадлежала идея основания Фурий, а Перикл перехватил план у своего противника, но при этом существенно сместил акценты{163}.
Действительно, между двумя лидерами, помимо личного соперничества, были также и принципиальные противоречия в подходе к статусу и функциям новой колонии. Фукидид стремился к тому, чтобы она стала на деле, а не только на словах панэллинской, то есть строилась на принципах равноправия между группами поселенцев из различных полисов-метрополий. И Геродоту, конечно, подобные взгляды не могли не импонировать. Совсем иными были замыслы Перикла: он желал упрочить в Фуриях в первую очередь афинское влияние, сделать их инструментом своей западной политики. Создание фактического форпоста Афин в Великой Греции прекрасно укладывалось в этот контекст. А ввиду амбициозности «фурийского проекта» он вполне мог стать венцом перикловского экспансионизма.
Столкнулись не просто две позиции по частному вопросу, но две принципиально различные общеполитические установки. Фукидид, человек старой аристократической формации, подходил к этому мероприятию с точки зрения несколько абстрактных, прекраснодушных представлений о чести полиса и благе эллинов. Перикл же, будучи политиком нового поколения, мыслил гораздо более конкретно: главным для него были интересы Афин. Одержав победу над Фукидидом и изгнав его остракизмом, «первый гражданин», естественно, взял «фурийский проект» под свой контроль и осуществил его по собственному плану.
Впрочем, полностью реализовать свои замыслы в отношении Фурий Периклу не удалось: новый полис очень скоро фактически вышел из-под афинского контроля. Та часть гражданского коллектива, которая происходила из Афин, не смогла обеспечить себе доминирования в государстве; внутриполитическая борьба осложнилась внешними неурядицами… Дальнейшие события показали, что Фурии — очень ненадежный союзник афинян, на которого нельзя в полной мере положиться. После просчета с Фуриями политика Перикла в Великой Греции, не принесшая ожидаемых результатов, фактически была на время свернута.
Не исключено, что здесь сыграло свою роль еще одно обстоятельство. Примерно тогда, когда основывались Фурии, Фукидид, сын Мелесия, был, как мы упоминали, изгнан из Афин остракизмом. Куда отправился опальный политик? Уж не Фурии ли стали его прибежищем в течение того десятилетия, когда он по закону должен был находиться за пределами афинского полиса? Может быть, он прибыл туда не сразу; но во всяком случае есть косвенные данные в пользу того, что в конце концов он оказался в Великой Греции.
Речь идет об интересном свидетельстве авторитетного сицилийского историка Тимея из Тавромения (конец IV — начало III века до н. э.). Согласно этому сообщению (Тимей. Фр. 135, 136 Jacoby) — в той форме, в какой оно дошло до нас через посредство одного из позднеантичных биографов другого Фукидида, историка Пелопоннесской войны, — последний якобы жил в изгнании в Италии и даже умер там. Если относить данное сообщение к Фукидиду, сыну Олора, то всё в нем окажется противоречащим фактам: тот тоже был изгнан из Афин, но находился в период изгнания, скорее всего, во Фракии и Македонии (регионах, где позиции рода Филаидов были традиционно сильны) и, кроме того, умер все-таки в Афинах, куда получил разрешение вернуться в конце жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});