19 февраля 1861 г.); о личности же и деяниях Петра Великого относится в самом презрительном тоне; издевается над патриотизмом и консервативными чувствами прежних наших писателей, восхваляет насмешку, презрение и желчь, которыми проникнута нынешняя литература наша, и только в этих ее качествах видит надежду будущего. Умалив, насколько мог, значение властителей в жизни государств, даже таких властителей, как Петр Великий, автор прибавляет: «Жизнь тех 70 миллионов, которые называются общим именем русского народа, вовсе не изменилась бы в своих отправлениях, если бы, например, Шакловитому удалось убить молодого Петра…»
Кроме вредного содержания статей, цензурный комитет учитывал еще три обстоятельства. Во-первых, обе статьи впервые напечатаны в тех номерах «Русского слова» 1862 года, «за которыми непосредственно последовало приостановление издания этого журнала на восемь месяцев», и были в тех номерах «наиболее вредными по направлению». Во-вторых, законом 6 апреля 1865-го точнее прежнего определены преступления по делам печати и степень ответственности за них. И в-третьих, издание журнала «Русское слово», где Писарев был главным сотрудником, «за доказанное издавна вредное направление» высочайшим повелением 28 мая 1866 года прекращено вовсе. Исходя из этого, комитет полагал, что «дозволить вторичный выпуск в свет упомянутых двух статей — значило бы допустить, в явное нарушение Высочайшей воли, распространять в публике наиболее вредные и возбудительные статьи из запрещенного журнала».
Ф. Ф. Павленков — Д. И. Писареву, 17 апреля 1868 года:
«Я уезжаю в Москву. Пока же до приезда оттуда отдаю Вам обвинительный акт: он мне пока не нужен — я его прочел, а в Москве придется более ездить, чем сидеть. Да, наконец, я оттуда вернусь очень скоро. Посмотрите, пожалуйста, в это время акт со вниманием, подобающим делу, и изложите (лучше на бумаге) те основания, доводы и факты, которые, с вашей точки зрения, было бы полезно привести в опровержение… Мне кажется, что вы сами желаете снабдить меня некоторыми инструкциями, но только удерживаетесь от этого в силу каких-нибудь ложных недоразумений… По приезде из Москвы я тотчас же дам вам знать о результате моего путешествия».
Д. И. Писарев — Ф. Ф. Павленкову, 20 апреля 1868 года:
«Я не могу исполнить вашу просьбу, не могу дать вам никаких соображений и доводов для борьбы с прокурором. Читая обвинительный акт, я убедился в том, что в нем нет клеветы и что Цензурный комитет и прокурор действительно увидели в моих статьях только то, что я хотел в них выразить. Признаваться в этом публично, конечно, нет надобности; по читать и перечитывать свои старые статьи с тем, чтобы как-нибудь поискуснее извратить их основную мысль, — это труд настолько утомительный и неблагоразумный, что я не решаюсь за него взяться. Я не адвокат, мой ум совершенно не приноровлен к той работе, которая тут требуется, и поэтому я совершенно уверен, что. убив на чтение и перечитывание двух старых статей несколько дней, оторвавшись на это время от тех работ, которые теперь имеют для меня живой интерес, я не принесу вам никакой существенной пользы, т. е. не дам вам в руки ни одного нового и убедительного аргумента. Поэтому я отказываюсь тратить время на бесплодные письменные упражнения.
Я уверен, во-первых, в том, что вы достаточно ясно понимаете смысл тех статей, которые вам придется защищать, во-вторых, в том, что вы не сделаете никаких неуместных уступок. Я уверен, что судьба этих двух статей интересует вас гораздо сильнее, чем меня. Поэтому я полагаю, что всего лучше будет предоставить вам в деле защиты самое безграничное полномочие. Защищайте, как хотите, а я заранее все одобряю».
Писарев всецело поглощен своим чувством к Маркович. Другого общества ему не нужно, даже в редакции «Отечественных записок» он бывает лишь по крайней необходимости. С Марией Александровной он необыкновенно мягок и уступчив, предупреждает все ее желания, ее дела для него на первом плане. Целые дни проводят они вместе в напряженном труде.
Они работают за общим столом. Мария Александровна заканчивает новый роман, который печатается с продолжением в «Отечественных записках». Роман о новых людях. Материалом служат воспоминания о годах ранней юности, проведенных в Орле, а идеи — писаревские. Образ героини Маши — автобиографичен. Главному герою Загайному, увлекшему Машу на путь борьбы, приданы черты Писарева. В романе даже есть его портрет, писанный с натуры: «Вот он сам сидит за столом, заваленным бумагами и книгами. Она видела наклоненную голову, блестящую массу темных волос, широкий лоб и черные брови… Все обаятельные образы счастья навсегда затмило это побледневшее, утомленное лицо работника, всем существом своим отдавшегося работе…» Писарев сидел напротив и читал главу за главой. Его влияние на содержание романа вне всякого сомнения. Отдельному изданию «Живой души» Марко Вовчок предпослала посвящение: «Дмитрию Ивановичу Писареву. В знак глубокого уважения. 29 апреля 1868».
Сам Писарев пишет для «Отечественных записок» статью «Мистическая любовь» о книге американца Диксона «Духовные жены», а в виде отдыха переводит с французского «Принца-собачку», сказку Лабулэ и «Золотые годы молодой француженки», роман Дроза. Он печатается пока без подписи. Свое имя он хочет поставить позднее под самостоятельными критическими статьями, в которых выразит зрелые результаты своей постоянно развивающейся мысли.
Летом Писарев собирается ехать за границу, на воды. Так рекомендуют врачи, а главное, этого хочет Маша. Они будут путешествовать вместе, не разлучаясь ни на один день, и Маша ему покажет Париж и Гейдельберг, Флоренцию и Лондон. На воды они поедут в Швальбах или в Наугейм, а на морские купания — в Трувиль или на остров Уайт. Радужные планы не знают границ.
Еще в феврале Писарев подал петербургскому обер-полицеймейстеру прошение о выдаче заграничного паспорта. К прошению он приложил медицинское свидетельство о необходимости лечения за границей. На запрос генерала Трепова управляющий III отделением генерал Мезенцев отвечал: «Писарев за границу не может быть уволен».
Старинный знакомый Марии Александровны А. К. Пфёль, действительный статский советник, чиновник особых поручений при IV отделении царской канцелярии, согласился похлопотать. В апреле он встретился частным образом с Мезенцевым и заручился его обещанием пересмотреть решение. Прошло три недели, Пфёль напомнил об этом письмом. 15 мая Мезенцев ему ответил, что главный начальник III отделения граф Шувалов «не изъявил согласия на выезд Писарева за границу». Планы рухнули.
В конце мая Писарев вновь обращается к Трепову о просьбой разрешить ему «по расстроенному здоровью и совету врачей» пользоваться