Сизифом тени ткет олива.
Отдыхает он от глыб и пыли…
Всех простили жители Олимпа,
Никого, пожалуй, не забыли.
На Олимпе боги веселятся.
Закатили пир в честь всепрощенья…
— А творить добро, я вижу, братцы.
Тоже неплохое развлеченье! —
Зевс сказал: — Всем хорошо в итоге.
А придумал это кто — не я ли?
— Ты придумал! — подтвердили боги.
— Это точно! — вечные сказали.
— В этом деле ты мастак, ты гений! —
Зашумели боги — знает каждый.
Так придумай, что посовременней.
Чтоб не повторяться в шутках дважды.
Боги жаждут новых развлечений.
Берегитесь, люди: боги жаждут!
Паденье Рима
Паденье Рима. Грохот, гром и звон…
Да нет, совсем не так все это было.
Все очень медленно происходило,
И дня паденья не заметил он.
Рим падал долго, долго… Шли века,
А он все продолжал незримое паденье,
И разговоры шли средь населенья:
— Ну как там Рим?
— Да падает пока…
А горожане сладко ели, крепко спали.
За торжеством шумело торжество.
— Что в Риме нового, случайно не слыхали?
— Да вроде падает…
— Ну это ничего…
Патриций изгнан был из Рима навсегда.
Он посетил иные города.
— Ну как там Рим? — спросили у вельможи.
— Рим падает, но не волнуйтесь, господа.
Когда я уезжал, Рим падал, и когда
Вернусь назад, он будет падать тоже.
— Рим падает? Ну что ж, давно пора б! —
Рабы паденье Рима обсуждали…
— О, горе мне! — воскликнул старый раб. —
Коль Рим и вправду немощен и слаб,
Зачем купил я новые сандали?!
А Рим пирами пышными блистал,
Паденье шло привычно и надежно.
Когда бы вдруг он падать перестал,
Все поразились бы: да как же это можно?
За поколением сменялось поколенье.
Уж написал поэт стихотворенье:
«В паденье мы пришли, в паденье мы уйдем.
Нет ничего незыблемей паденья».
И все-таки Рим пал…
Мечта раба
Я раб раба. Да, господин мой — раб
Вельможи знатного Домициана.
А мой хозяин туп, он крив и косолап,
И все ж он господин мой, как ни странно.
Он жалкою гордыней обуян.
Я раб раба. Мне снится постоянно.
Что выкупил меня Домициан,
И я отныне раб Домициана.
Считать умею я и в грамоте не слаб,
Ложусь я поздно, и встаю я рано.
И все-таки я раб, и мой хозяин — раб
Вельможи знатного Домициана.
Смеются надо мной и боги, и судьба,
И сам до слез нередко хохочу я:
Как унизительно мне быть рабом раба.
Как полноправным стать рабом хочу я!
Когда-нибудь и я б купил раба,
И он за мной ходил бы постоянно…
О боги, смилуйтесь, о смилуйся, судьба,
Я стать хочу рабом Домициана!
Калигула
В свой звездный час я ввел в Сенат коня!
Потомки, да запомните меня.
Средь всех моих деяний, злодеяний
И полустершихся в веках воспоминаний
Есть незабытое: я ввел в Сенат коня!
Превозносимый лестью всенародной,
Я б мог ввести туда кого угодно,
Ведь у меня немалая родня.
Но, понапрасну времени не тратя,
Я ввел в Сенат не тестя и не зятя —
Что проку в них! — Я ввел в Сенат коня!
Впервые важной чести удостоен.
Конь был встревожен, я — вполне спокоен.
Сенат глаза безмолвно отводил.
Нет, не тогда, когда на трон всесильный
Я сел, и Рим гремел любвеобильный,
Я в этот час в Историю входил.
О, моему последуют примеру
Цари, и президенты, и премьеры.
Вводя кого хотят, куда хотят —
В парламенты, на троны и на ложе.
Но первым был, не забывайте все же,
Калигула,
Что ввел коня в Сенат!
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОН КИХОТ»
Монолог Санчо Пансы
Ну что ж, коли смеяться вам охота.
Так смейтесь. Ведь когда-то, господа.
Подтрунивал и я над Дон Кихотом,
Но до чего же глуп я был тогда!
И все ж благодаря моим заботам
Бывал он сыт подчас. И не беда.
Что надо мною тоже иногда
Смеялись так же. как над Дон Кихотом.
Посмейтесь, коль охота, господа.
Да, мой сеньор был неблагоразумным,
А я благоразумным был всегда,
Что приводило к спорам, господа.
Он в спорах и горячим был, и шумным,
И мне ли убедить сеньора моего?
Кто ж знал тогда, послушав наши речи.
Что неблагоразумие его
Благоразумного меня увековечит!
Да, у него была отважная душа.
Вам не чета, сеньор был так отважен.
Что с ходу в бой бросался, если б даже
Я за победу не поставил и гроша!
Что ж не смеетесь вы? Ведь это безопасно.
Гидальго умер, зла не истребя…
— Послушай-ка, любезный Санчо Панса,
Ты говоришь, подол рубахи теребя.
А нам довольно странно, нам не ясно.
Откуда эти речи у тебя?
Прислушайся, да что с тобою стало?
Ты повторяешь то, что твой сеньор
Тебе нередко говорил, бывало.
А ты немедленно вступал с ним в спор.
— Жизнь моего сеньора — мне укор. —
Оруженосец отвечал устало. —
Но с джиннами