Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Из-за чего же он вдруг на тебя взбеленился? — вскричал Грибков.
— Из-за Курлятьева! Говорил я вам, что ваши шашни с ним да добра меня не доведут, так и вышло. Ревизор-то, которого по его делу из Петербурга ждали, уже едет.
— Что ты?!
— Верно вам говорю. Мне нельзя не знать.
— Бумага о нем пришла?
— Какая бумага! Это прежде бумагами-то загодя о ревизиях предупреждали, теперь похитрее стали, поняли, что так поступать не годится. Теперь исподтишка да нахрапом действуют. Молчат, молчат, вдруг и нагрянет полномочный генерал. Частным образом чертушка. И Корнилович, узнал про то, что послали кого-то из важных нашу губернию ревизовать. В Москве, должно быть, застрял, что до сих поря нет. Перед Успением выехал. Во всяком случае каждую минуту можно ждать.
— И опять этот вертопрах проклятый, выскочил! — простонал Горестно Грибков.
— Опять он. Ничего не поделаешь, шустрый, бестия. Всех теперь в руки заберет, и прокурора, и председателя, полную волю ему дадут, так он их застращает. Да чего! И в губернском-то правлении за уборку да за чистку принялись. Гусятникова-то, Петра Иванович тоже в отставку уволили. В остроге с меня начали, а там и другие полетят.
— Эх, и это дело у нас, значит, сорвалось! — почесывая в затылке уныло проговорил Грибков.
— А что вы затеяли-то?
— Да вот…
Он рассказал ему про свою неудачу с Горячим.
— Уж мы с боярышней так решили: ничего больше не остается, как с твоею помощью бегство нашему боярину за границу устроить. Из острога бы его только вывести, а там есть у меня один человечек на примете, куда угодно доставит.
— Так. Ну а меня бы вы, чем тогда отблагодарили? — спросил после небольшого раздумья писарь.
Лицо старого подьячего прояснилось. Не такой человек был его крестник, чтоб праздные вопросы задавать.
— Тебе-то? Да уж не беспокойся, твоя судьба у нас изрядно была обдумана. Я о тебе о первом позаботился, чтоб, значит…
— Сколько же на мою долю было обещано? — перебил его писарь.
— Две тысячи, — бухнул, не задумываясь, Грибков.
— Ладно. Пусть еще тысчонку надбавят, и мы все оборудуем, — объявил Илья Иванович. — Ну, чего вы на меня уставились? — продолжал он с усмешкой. — Кажется, понять нетрудно, теперь мне вольготнее действовать, чем прежде. Руки у меня развязаны, ничем я не рискую…
— И то! Промахнулся, значит, господин стряпчий, отставив тебя от дела.
— Поняли теперь? Слава те, Господи! Идите же к боярышне, возьмите у нее деньги, и начнем орудовать. Такое дело, и мешкать нельзя, да и торопиться опасно, а между тем каждая минута дорога.
— Деньги я тебе свои дам, — объявил Грибков. — Смущать мне ее раньше времени не хочется. Обещал ей через тебя свидание с ним устроить.
— Теперь нельзя. Уж за границей увидятся, если она туда за ним поедет.
— А как ты его уговоришь бежать? Ведь он раньше не соглашался.
— Мало ли что раньше было! Раньше-то он, с перепугу, как бы ума лишился, все чуда ждал, что двери темницы сами собою разверзнутся перед ним и ангел небесный выведет его из нее, как святого Петра Апостола. Женщина ему какая-то светлая все являлась, вслух он с нею разговаривал, так занятно, что у сторожей сон пропадал, его слушая, ну а теперь, вот уж третью неделю, как смолк, и даже ни про что не спрашивает, как войдешь к нему. В уныние стал, значит, впадать и на все пойдет, чтоб хоть попытаться вырваться на волю.
— Ну, орудуй, с Богом, — сказал подьячий. Прошло еще с неделю.
В ожидании вестей от Грибкова Магдалина из дому не отлучалась и все время проводила с матерью. Надежда, поддерживавшая ее все лето, вдруг погасла и заменилась жуткими предчувствиями, одно мрачнее другого.
Не утешало и Софью Федоровну новое предприятие Грибкова. Это бегство иа острога, о котором он так развязно распространялся, она даже и представить себе не могла, как может оно осуществиться. А если б даже и удалось оно, что за жизнь ждет ее дочь с беглецом-мужем в чужой стране, среди иноземцев, в вечном страхе и в тоске по родине. Разумеется, она с ними не расстанется и умрет на чужбине без утешения православной церкви, которой она пребывала такой усердной дщерью всю свою жизнь, и похоронят ее вдали от мужа, в чужой земле…
Но обе, и мать и дочь, скрывали друг от друга свои опасения и, сидя долгими часами за одними пяльцами, не обмолвливались ни единым словом о предмете, волновавшем их души.
Погода испортилась, дождь лил безостановочно, и в саду работа было нельзя; пяльцы перенесли на крытую террасу. Тут так же, как и в саду, было тихо и уличного шума не слышно.
Работа подвигалась быстро.
— А вы отчаивались кончить, маменька, — сказала Магдалина, отшпиливая тонкую бумагу, которой была покрыта вышивка, и готовясь распустить шнурки, чтобы в последний раз переколоть канву.
— Как ты стала мне помогать, так быстро и пошло, — заметим Софья Федоровна.
— Давно ли я вам помогаю!
— Десятый день, — подхватила ее мать.
Десятый день! Неужели только одна неделя прошла с тех пор, как Грибков обещал ей свидание с Федором?
Магдалине время это казалось вечностью. Она состарилась за эту неделю; сердце ее изныло от томительного ожидания.
— Странно, что Карп Михайлович так давно у нас не был, — вымолвила она, помолчав немного.
— Хлопочет, верно, — заметила Софья Федоровна и после небольшого колебания продолжала: — Он рассчитывал на своего крестника, а человека этого отстранили от занимаемой им должности.
Магдалина побледнела. Сбылись ее предчувствия! О как безумно было предаваться надеждам! Кому о них заботиться? Кому их спасти? Кругом все враги. Недаром сестра Марья, умирая, прокляла их.
— Откуда вы это узнали, маменька? — спросила она дрогнувим голосом от подступавших к горлу слез.
— Ефимовна мне еще вчера про это сказала, — отвечала София Федоровна с притворным спокойствием. — У них в девичьей раньше всех городские новости узнаются. Вот и про ревизора тоже откуда-то пронюхали, будто на днях его сюда ждут. И знаешь, что мне пришло в голову, — продолжала она, поглядывая исподлобья на дочь, которая что есть силы крепилась, чтоб не разрыдаться, — вдруг да ревизор этот окажется которым-нибудь из друзей покойного Ивана Васильевич вот было бы хорошо! Мы бы тогда все ему объяснили… А ведь очень может быть, что так и случится, многие из любимцев покойной императрицы при новом царе в ход пошли…
Она смолкла, не докончив фразы.
По зале, со стеклянной дверью, растворенной на террасу, раздались торопливые шаги.
— Кто бы это мог быть? Уж не Грибков ли с хорошими вестями?
Сердце ее забилось, и она взглянула на дочь. Магдалина тоже чего-то ждала. С широко раскрытыми глазами замерла она, прислушиваясь к приближающимся шагам. И вдруг во взгляде ее сверкнула безумная радость, бледные щеки ее вспыхнули румянцем, она сорвалась с места и с глухим криком бросилась в залу.
Софья Федоровна последовала за нею и нашла ее без чувств в объятиях Федора.
Чудо, на которое друзья Курлятьева уж перестали рассчитывать, свершилось: убийца князя Дульского объявился.
В тот день доложили губернатору, что какой-то приезжий мещанин убедительно просит с ним свидания по весьма важному делу.
Губернатор приказал его впустить, и в кабинет ввели человека в длиннополом кафтане, лет сорока пяти, с седой бородой и большой лысиной. Черты его продолговатого лица были замечательно тонки и красивы; светлые большие глаза сверкали восторженным блеском в ввалившихся и почерневших от худобы орбитах. Руки его были белы, как у барина или у монаха. Сходство с аскетом дополнялось изнуренным видом всего его тела. Ему трудно было выпрямить свою впалую, изможденную грудь, и он стоял, сгорбившись, опустив низко голову и тщательно избегая встречаться взглядом с вопрошающими его.
Твердым и спокойным голосом объявил он, что пришел повиниться в убийстве князя Дульского.
Губернатор тотчас послал за прокурором, которому незнакомец повторил свое заявление.
Потом он обстоятельно изложил все подробности содеянного им преступления, как он весь этот день, давно уж им для этого намеченный, пользуясь сутолокой и многолюдством на селе, в господском доме и во дворе, хоронился в палисаднике под окнами княжеской спальни, с пистолетом, выкраденным из чемодана одного из гостей, выжидая удобного случая привести свой гнусный замысел в исполнение; как, свершивши его беспрепятственно, он бежал, никем не замеченный, из села и благополучно добрел до Киева. Он указал и на постоялый двор, где провел ночь, прежде чем пуститься дальше, в Варшаву. Три месяца странствовал он, отыскивая место, где бы обосноваться поспокойнее на житье, нигде такого не нашел и вернулся назад с повинной.
На вопрос, что побудило его на такое страшное преступление, он отвечал, что у него с покойным князем были старые счеты.
- Авантюристы - Н. Северин - Историческая проза
- Сон Геродота - Заза Ревазович Двалишвили - Историческая проза / Исторические приключения
- В тени Петра Великого - Андрей Богданов - Историческая проза