стоило дороже, чем Дания потратила на Гренландию с 1721 года.
С приходом бесконечного строительства не только звуки изменились в Туле, но и запахи. Воздух наполнял затхлый, сухой дух газа и самолётного топлива. На базе разместилась не одна эскадрилья бомбардировщиков B-47 и B-36, прозванных «Миротворцами», которые выстроились на лётном поле в ровные ряды. Самолёты эти, носящие невероятное количество бомб, были совсем не похожи на старенький биплан de Havilland «Мос», с которого Фройхен бомбил Данию рекламой маргарина. Когда они поднимались в воздух, рёв их моторов нарушал последнюю тишину, которую ещё можно было найти в Туле ранним утром. Пилоты этих самолётов не носили залихватских кожаных курток и лупоглазых очков – к утренним брифингам они готовились в строгом молчании, надевая костюмы с подогревом, соединённые с дыхательными трубками, по которым поступал кислород, – в таком виде пилоты походили на инопланетян. Перед взлётом пилоты выкатывали свои машины на полосу, дожидались сигнала и неслись вперёд с бешеной скоростью, оставляя землю позади. Они запрокидывали головы, со сдавленной грудью поднимаясь над облаками, и не сводили глаз с мигающих лампочек у себя в кабине. Они летали строго по расчётам, руководствуясь цифрами на панели приборов. Вернувшись на базу, они выпивали в кабаке, который называли «У Гаффи». Там подавали только пиво, потому что от крепкого спиртного чаще начинались драки. График полётов определяли по точным хронометрам, а не по положению солнца в небе. Воистину, такого Туле Фройхен ещё не видел.
До 1818 года, когда в будущее Туле пришёл Джон Росс, местные инуиты даже не знали дерева, за исключением плавника, который иногда удавалось выловить из моря. А теперь на складе авиабазы теснились ящики с газировкой, консервами и сладостями. Остатки лётчики часто отдавали местным: либо передавали через датского чиновника, либо попросту бросали на берегу, словно мусор. «Теперь мы богаче датчан. Нам больше не надо работать, – сказал местный инуит французскому антропологу Жану Малори, который жил в Туле в начале 1950-х годов. – Чем нам теперь заниматься? Ни охоты теперь, ни каяков». Затем, помолчав минуту, инуит возразил сам себе: «Это я только так говорю. Половину этих консервов и есть нельзя: слишком солёные». Многие тысячи лет местные инуиты не употребляли в пищу соль и теперь плохо её переносили. Эта история в миниатюре красноречиво говорит о безвозвратных переменах, происходивших в Туле.
Фройхен по этому поводу тоже испытывал смешанные чувства. По натуре он был оптимист и доверял «поэзии прогресса», как сам выражался, но не желал закрывать глаза на то, что пришельцы были скверными, расточительными управленцами и обращались с его домом крайне небрежно. Как-то раз, гуляя по каменистому берегу, Фройхен набрёл на огромный костёр. Горел мусор с авиабазы, злое жёлтое пламя вздымалось вверх. Лётчики каждый день приходили к костру и бросали в огонь всё новые отходы, так что он горел не угасая вот уже три – три! – года. «То, что сжигали американцы, жители Туле, никогда не бывавшие в американском городе, наверняка сочли бы несметными сокровищами», – писал Фройхен. Во время ещё одной прогулки он увидел в костре совсем новый автомобиль, который горел так рьяно, что наполнял воздух отвратительным шумом, словно корабль, налетевший на айсберг: корёжилось железо, вылетали заклёпки… Должно быть, чем-то это зрелище напоминало погребальный костёр старого викинга. Фройхен подошёл к лётчику, стоявшему неподалёку, и поинтересовался, что случилось.
– А, так ремонтировать было бы слишком дорого, – отвечал лётчик. – Да и хлопотно это: бумажная волокита, расследования. Проще выбросить, а потом написать запрос и получить новую машину.
Клубы чёрного маслянистого дыма от горящих покрышек и пластиковой обшивки поднимались в чистое арктическое небо. Местные жаловались и на то, что дизельное топливо, разливаясь, загрязняет воды и отпугивает тюленей и моржей. Все эти проблемы и то, что за ними стояло, были частью одной большой беды, которую после назовут изменением климата. Большинство населения планеты до сих пор не замечало её – но в Туле все до последнего ребёнка знали, что 30 лет назад собачье дыхание собиралось в облачко гуще, чем сейчас, а значит, зимы раньше были более морозными. Замечали они и то, что мартовский лёд раньше был толще и крепче. Да и волны были выше в прошлые десятилетия: раньше ветры дули с ледников на юго-востоке и были очень сильными, а теперь ветры дули с моря, с юго-запада, и были слабее. Все эти перемены были относительно незаметны – но их становилось всё больше и больше. К чему всё это шло?
Услышав об этих переменах от своих друзей, Фройхен попытался привлечь к ним внимание общественности. В интервью Associated Press он уже бьёт тревогу: «Климат Гренландии становится более мягким, – передаёт журналист с его слов. – Это не медленные перемены, которые занимают века, – это происходит практически у нас на глазах. По словам Фройхена, температура воды в море поднялась на несколько градусов, тюлени уходят, приходит треска и комары. Это всё – часть настоящей революции в образе жизни туземных эскимосов»[40].
Подобные предупреждения звучали ещё очень тихо: Фройхен и его современники только приближались к осознанию проблемы. Прислушивались ли к ним? В том же интервью Associated Press говорится, что «датскому правительству известны сообщения учёных об изменении климата, но у него сейчас другие приоритеты». Дания намерена из колонии сделать Гренландию настоящей провинцией, пусть даже это и будет стоить не одну сотню миллионов крон датским налогоплательщикам. Это означало, что Копенгаген хочет изменить административное управление Гренландией: это была важная инициатива – и всё же она означала, что тема изменения климата пока откладывается в долгий ящик. Люди всё ещё не понимали, с какой важной проблемой столкнулись, и это очень печально, потому что как раз в 1950-х было самое время начать устранять её. Увы, это очевидно нам в XXI веке, но не было очевидно тогда, и никто не торопился. Пренебрежение это видно и в реакции Фройхена на горящую машину: «Меня тревожило такое бездумное расточительство».
Как был Фройхен ни разрывался между противоречивыми чувствами о так называемом прогрессе, его друзья в Туле ещё больше были сбиты с толку. В 1950-х годах Фройхен несколько раз навещал их. Всякий раз он заглядывал к своему приятелю Одарку, с которым подружился почти 40 лет назад, вскоре после того, как Одарк застрелил Увисакавсика. У Одарка всегда находилась интересная точка зрения на происходящее.
«С тех пор как ты впервые появился в Туле, жить стало проще», – как-то раз сказал он Фройхену. После Одарк указал на Киноруну, одну из многих женщин, которым