Это те благочестивцы и моралисты, которые прежде всего не могут простить Господу прощения Им жены, взятой в прелюбодеянии, те, которые, вооружившись ножницами, еще в первые века христианства вырезывали из рукописей Евангелия VIII главу от Иоанна, где содержится текст: «Кто из вас без греха – первый брось в нее камень».
Это те «сусанновские старцы», которые не прощают прелюбодеяния и побивают виновниц камнями – за исключением тех случаев, когда дело касается прелюбодеяния… с ними. О, тут они не только весьма тароваты на прощение, но даже внушают своим жертвам, что они, изволите видеть, «освящают» своей «рукоположенной плотью». Вот кто – судьи Аполлона Григорьева и авторов, к нему примыкающих.
Здесь мы видим, что нечестье во всей своей чудовищности идет очень часто – если только не всегда – совсем не оттуда, откуда согласно катехизическим прописям ему «полагается» приходить, почему и праведный Суд Господень будет совсем не таким, каким себе представляют его эти откупившие себе билеты на стояние «по правую сторону» Господа сусанновские старцы.
По поводу всего сказанного можно привести слова Е. Боратынского, столь нелюбимого «праведным» (по мнению Г. Федотова) поповичем Белинским:
Велик Господь! Он милосерд, но прав:
Нет на земле ничтожного мгновенья;
Прощает он безумию забав,
Но никогда пирам злоумышленья.
Но старикашка хромой черт (krummer Teufel) именно не прощает «безумию забав»…
Несчастная любовь к Л.Я. Визард и грешная любовь к некоей Марии Федоровне с утраченной ныне фамилией, любовь к «погибшему, но милому созданию», приводит разнесчастного Аполлона Григорьева к краю житейской бездны и к острому конфликту с «хромым чертом». Начинается ряд «запоев» и «загулов» 60-х и 70-х годов.
Но это жуткое время для артиста-мыслителя оказывается, как и следовало ожидать, счастливым для русской поэзии и русской музыки – в еще большей степени, чем первая его катастрофа с А.Ф. Корш. Создаются «Вверх по Волге», «Venezia la bella» – и, особенно, бесподобная, вполне оригинальная и тотальная по своей стильности, по властному вторжению в область музыки и по слиянию с нею – «Цыганская венгерка ». К ней примыкает ряд бесподобных цыганских романсов. Из них многие никогда не были записаны, но удержались в памяти окружения вечно пьяного поэта… Мы уже не говорим о множестве апокрифов и подражаний, большей частью весьма сомнительного качества и свойства… Но как пленительно-привлекательны, как хороши подлинники!
О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!
Вон там звезда одна горит
Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.
Чего от сердца нужно ей?
Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих дней
Вся жизнь моя прикована…
И сердце ведает мое,
Отравою облитое,
Что я впивал в себя ее
Дыханье ядовитое.
Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую…
Допой же мне – договори
Ты песню недопетую.
Договори сестры твоей
Все недомолвки странные…
Смотри: звезда горит ярчей…
О, пой, моя желанная!
И до зари готов с тобой
Вести беседу эту я…
Договори лишь мне, допой
Ты песню недопитую!
Этот мотив вполне соответствует мотиву Фета, друга Ап. Григорьева:
Что не выскажешь словами,
Звуком на душу навей!
Процитированное стихотворение-песнь, написанное в 1857 г., по-видимому, представляет собой отголоски «недопитой любви» поэта к Л.Я. Визард.
Относящаяся к этому же году «Цыганская венгерка» показывает, какой мучительной и настоятельно требовавшей «загула» страстью дышал мыслитель-поэт. Но он знал, что грешит, – и каялся сердечно.
ЦЫГАНСКАЯ ВЕНГЕРКА
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья!
Это ты, загул лихой,
Ты – слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки —
Ты, мотив венгерки!
Квинты резко дребезжат,
Сыплют дробью звуки,
Звуки ноют и визжат
Словно стоны муки.
Что за горе? Плюнь да пей!
Ты завей его, завей
Веревочкой горе!
Топи тоску в море!
Вот походка по баскам
С удалью небрежной,
А за нею звон и гам
Буйный и мятежный.
Перебор… и квинта вновь
Ноет, завывает;
Приливает к сердцу кровь,
Голова пылает.
Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
С голубыми ты глазами моя душечка.
Замолчи, не занывай,
Лопни, квинта злая!
Ты про них не поминай…
Без тебя их знаю!
В них хоть раз бы поглядеть
Прямо, ясно, смело,
А потом и умереть —
Плевое уж дело.
Как и в правду не любить
Это не годится!
Но, что сил хватает жить,
Надо подивиться!
Соберись и умирать,
Не придет проститься!
Станут люди толковать:
Это не годится!
Отчего б не годилось,
Говоря примерно?
Значит, просто все хоть брось…
Оченно уж скверно!
Доля ж, доля ты моя,
Ты лихая доля!
Уж тебя сломил бы я
Кабы только воля!
Уж была б она моя
Крепко бы любила,
Да лютая та змея,
Доля, – жизнь сгубила.
По рукам и по ногам
Спутала-связала,
По бессонныим ночам
Сердце иссосала!
Как болит, то ли болит,
Болит сердце – ноет…
Вот что квинта говорит,
Что басок так воет.
…………………………………..
Шумно скачут сверху вниз
Звуки врассыпную,
Зазвенели, заплелись
В пляску круговую.
Словно табор целый здесь
С визгом, свистом, криком
Заходил с восторгом весь
В упоеньи диком.
Звуки шепотом журчат
Сладострастной речи…
Обнаженные дрожат
Груди, руки, плечи.
Звуки все напоены
Негою лобзаний,
Звуки воплями полны
Страстных содроганий…
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната,
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата…
Что за дело? Ты моя!
Разве любит он, как я?
Нет, – уж это дудки!
Доля злая ты моя,
Глупы эти шутки!
Нам с тобой, моя душа,
Жизнью жить одною,
Жизнь вдвоем так хороша,
Порознь – горе злое!
Эх ты, жизнь, моя жизнь…
К сердцу сердцем прижмись!
На тебе греха не будет,
А меня пусть люди судят,
Меня Бог простит…
Что же ноешь, ты, мое
Ретиво сердечко?
Я увидел у нее
На руке колечко!..
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!
Эх-ма, ты завей
Веревочкой горе…
Загуляй, да запей,
Топи тоску в море!
Вновь унылый перебор,
Звуки плачут снова…
Для чего немой укор?
Вымолви хоть слово!
Я у ног твоих – смотри —
С смертною тоскою,
Говори же, говори,
Сжалься надо мною!
Неужель я виноват
Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад
Вынесть муки ада?
Что тебя сгубил бы я,
И себя с тобою…
Лишь бы ты была моя,
Навсегда со мною.
Лишь не знать бы только нам
Никогда, ни здесь, ни там
Расставанья муки…
Слышишь… вновь бесовский гам,
Вновь стремятся звуки…
В безобразнейший хаос
Вопли и стенанья
Все мучительно слилось.
Это – миг прощанья.
Уходи же, уходи,
Светлое виденье!..
У меня огонь в груди
И в крови волненье.
Милый друг, прости-прогцай,
Прощай – будь здорова!
Завывай же, завывай,
Злая квинта, снова!
Так от муки завизжи,
Как дитя от боли,
Всею скорбью дребезжи
Распроклятой доли!
Пусть больнее и больней
Занывают звуки,
Чтобы сердце поскорей
Лопнуло от муки!
Последнее произведение Ап. Григорьева «Вверх по Волге» относится к 1861–1862 гг. и связано с мучительным романом к уже упомянутой легковесной девице. Этот роман принес поэту не только великое горе, но много стыда. Было в этом «романе» нечто и от «Скверных анекдотов» в духе Достоевского. Еще до мучительно-позорного эпилога жизни и творчества им были написаны характернейшие автобиографические строфы:
Но пить по капле жизни яд,
Но вынесть мелочностей ад
Без жалоб, хныканья, упреков
Ты, даже искренне любя,
Была не в силах… От тебя
Видал немало я уроков.
Эти «уроки» и доканали поэта-музыканта и мыслителя. Алкоголь, пьяные скандалы, долговое отделение – и смерть 25 сентября 1864 г. Типичная судьба для ряда творческих натур, среди которых блистают такие величины, как Ленд, Ленау, Эдгар По, Верлен, до Мусоргского включительно. Впрочем, Блок не только унаследовал от Ап. Григорьева его руководящие мотивы и напевы – он в каком-то смысле унаследовал и мрачную звезду жизни…