Читать интересную книгу Красно-коричневый - Александр Проханов

В кабинете у Ачалова открылось совещание. Перед этим Красный генерал представил Хлопьянова Ачалову, и тот, тяжелый, мясистый, с медным лицом, те рассеянно посмотрел на Хлопьянова своими синими, чуть навыкате, глазами. Сказал генералу, показывая куда-то вниз, сквозь этажи, где находились кабинеты Руцкого и Хасбулатова:

– Они, мать их так-то, думают, что если сделают министром Ачалова, то он им десантную дивизию вокруг Дома Советов поставит!.. А я им говорю: «Вы бы приняли закон по армии, да с этим законом – в гарнизоны! Тогда бы и дивизии были!» – и гневный, встревоженный, кипящий, как медный самовар, вошел в кабинет и воссел во главе огромного овального стола.

За столом, куда присел и Хлопьянов, уже находились, – рядом с Красным генералом Белый генерал, худой, бледный, с гуляющими желваками, холодными, подозревающими всех глазами. Дальше – Офицер, с колючими усиками, нервный, подвижный, колотивший по столу костяшками пальцев. Несколько полковников в поношенной и поблекшей форме отставников, серьезные, с преданными лицами, готовые исполнить приказ. Особняком, поодаль от остальных, ладный, молодой, с зеленоватыми глазами человек показался Хлопьянову знакомым, и он узнал в нем командира ОМОНа, наводившего ужас на прибалтийских сепаратистов. Командир скрывался все эти годы и теперь объявился за людным столом Ачалова.

– Товарищи офицеры и генералы, цель совещания – определиться с военно-политической обстановкой и уяснить, в какой степени мы можем рассчитывать на наши собственные военные формирования и на те армейские части, в которых мы работали и где есть результат. – Ачалов высоко дышал тучной грудью, восседал за столом среди батареи разноцветных телефонов, каждый из которых молчал и казался маленьким надгробным памятником. – Я хотел бы выслушать каждого и понять, каким потенциалом мы располагаем уже сейчас, что будет вечером, что будет завтра, и в какой степени я могу на вас рассчитывать…

Хлопьянов всматривался, вчитывался в тяжелое умное лицо Ачалова, угадывая его борения, его тревоги и ожидания. Два года назад, когда в проклятом августе громыхала по Москве нелепая и ненужная техника, и струсившие генералы метались между ГКЧП и Ельциным, Ачалов, как утверждала молва, требовал решительных действий, штурма осажденного Дома, введения спецназа и ареста Ельцина. После краха только чудом, через хлопоты и заступничество Хасбулатова, он избежал тюрьмы, отсиживался в этом безвестном миру кабинете, ожидая реванша. Теперь, искушаясь, страшась очередного провала, надеясь на блистательный взлет, он был готов принять из рук Хасбулатова пост министра обороны, выдавить с Арбата ненавистного лукавца и баловня, чьи хитрые веселые глазки, длинный нос и мужицкая ухмылка мучили Ачалова все эти годы забвения и опалы.

Так понимал Хлопьянов этого сильного, почуявшего запах власти генерала, выбиравшего между безоглядным рывком вперед и отступлением в тень, в небытие и забвение.

– Через час состоится заседание Парламента, – продолжал Ачалов. – Будут представлены кандидатуры силовых министров взамен тех, кто поддержал преступления исполнительной власти. И прежде чем принять должность министра обороны, я хочу знать наши возможности… «Союз офицеров», вам слово!..

На его приглашение Офицер откликнулся торопливо и нервно. По его лицу побежали малиновые пятна. Он стиснул до белизны сухие пальцы. Красная звезда, знак его движения, ярко пламенела на груди. Хлопьянов видел, что тот чувствует себя неравным среди генералов, младшим по званию, и это неравенство мучило его, побуждало к резкому недовольному тону.

– С гарнизонами связи нет! – сказал Офицер. – Все мои налаженные контакты бездействуют. В округа дозвониться невозможно. Правительственная связь, как вы видели, отрезана, а обычная, из города, не эффективна. Оперативные дежурные отказываются подзывать командиров. Я считаю, первое, что необходимо, – это добиться восстановления связи! Найти узел связи для переговоров с командующими округов!

– Но здесь, в Москве, в Подмосковье вы связаны с частями, о которых вы нам говорили! – недовольно сказал Ачалов.

Офицер еще больше занервничал, изошел больными малиновыми пятнами, уловив в словах Ачалове недоверие к себе и упрек.

– Я лично ездил в бригаду. Комбриг сначала не хотел меня принимать, но я добился встречи. Не глядя мне в глаза, он сказал, что политическая обстановка очень сложная, и он бы хотел получить бумагу за подписью Руцкого и Хасбулатова. Я буду просить вас достать такую бумагу, и я сразу же отвезу ее в бригаду!

Хлопьянов понимал природу его муки, его болезненного самолюбия. Офицер был известен своими выступлениями на митингах, статьями в газетах, слыл радикалом. Обещал, в случае критического разворота событий, привести под знамена оппозиции верные ему части. Теперь этот критический случай настал, а у Дома Советов все еще не было бронеколонн патриотически настроенных войск. Он привел на защиту лишь десяток соратников, пожилых отставников-офицеров.

– Я настаиваю на том, что нам необходимо захватить узел связи! – решительно повторил офицер.

– Хорошо… Вам слово! – обратился Ачалов к Белому генералу.

Тот откликнулся не сразу, тихим, замедленным голосом, требуя полной тишины, полного к себе внимания. Он был худ, бледен. Брови срослись над холодными стальными глазами. Кадык на горле остро двигался. На лацкане дорогого пиджака был приколот трехцветный имперский флажок – эмблема его Союза. Хлопьянов испытывал к нему легкое отчуждение, недоверие. Улавливал исходящую от него зыбкую, плохо скрываемую неуверенность, его нелюбовь ко всем здесь сидящим, уязвленность неутоленного честолюбия. И все это вместе – нарочито тихий голос, модный пиджак, болезненная серость лица производили впечатление чего-то мнимого, непрочного, сулящего разочарование.

– Хочу доложить, что оперативный состав Министерства безопасности подтвердил мне свою солидарность с Верховным Советом, – сказал Белый генерал, обходя взглядом всех и обращаясь только к Ачалову. – Далее. В окрестностях города, в разных районах, в пансионатах сосредоточено энное количество верных мне неформальных подразделений, включая афганцев, готовых по моему приказу прибыть на защиту Дома Советов. Кроме того, докладываю о поддержке казачества. Несколько войсковых атаманов с Дона, Кубани и Ставрополья движутся со своими сотнями в Москву, готовые отдать себя в распоряжение Верховного Совета. Однако, прежде чем отдавать окончательные приказания стоящим за мной людям, я должен быть уверен, что у нас будет единое руководство, в котором каждый займет соответствующее место.

Он не сказал, что претендует на центральную роль. Не сказал, что предстоящее назначение силовых министров касается его напрямую. Благодаря несомненным заслугам в патриотическом движении он вправе рассчитывать на один из таких постов. Он не сказал об этом и только всем своим видом, едва слышным, опадающим до шепота голосом, блеском глаз, бледным, без кровинки, лицом показал, что требует особого к себе отношения. Если этого отношения не последует, он волен встать и уйти.

– Хорошо, – сказал Ачалов, который почувствовал все это в Белом генерале, и едва заметное недовольство появилось на его багровом лице. – Теперь вы! – обратился он к Красному генералу.

Буднично, вяло, будто втягивали его в скучный, не касавшийся его разговор, генерал ответил:

– Предлагаю немедленно, будут или нет верные Конституции части, уже сейчас организовать оборону. У нас имеется десятка полтора казаков. Десятка полтора офицеров. Пришли баркашовцы, тоже десятка два. Есть народ, из которого начнем формировать Добровольческий полк. Я проверял арсеналы. К сожалению, все, чем мы располагаем, это полсотни автоматов ближнего боя. Если противник пошлет бронетехнику, штурм будет длиться минут тридцать-сорок, после чего Дом Советов будет взят. Но это не значит, что мы не должны создать оборону. Общая схема уже имеется, по каждому фасаду и подъезду отдельно. У меня все! – Сонный, уже все решивший, преодолевший все сомнения, генерал умолк. И эта простота и обыденность были важны Хлопьянову, вселяли спокойную уверенность и убежденность. Он не ошибся, связав свою судьбу с седоватым, горбоносым, похожим на усталого ястреба генералом.

– Вам слово! – Ачалов кивнул командиру ОМОНа. Тот улыбнулся и с нескрываемой радостью сильного и яростного человека, для которого кончилась пора скрываться и настала пора воевать, ответил:

– Мои люди – через реку, в гостинице «Украина». Я с ними постоянно на связи, – он показал свой мобильный радиотелефон. – Из Приднестровья движется отряд в количестве взвода. Сегодня ночью будет на месте. Предлагаю организовать разведку и скрытое патрулирование на всех маршрутах по направлению к Дому Советов. Есть соображения по оружию. Но это в рабочем порядке, – замолчал, улыбающийся, веселый, готовый сражаться.